картины Шторма — они как раз спускались в каменное подземелье под развалинами церкви, сопровождаемые этим повторяющимся звуком:
Харпер не помнила, чтобы когда-нибудь видела этот фильм. Впрочем, жалеть было не о чем, учитывая достоинства картины.
«Забавно, — в полудреме размышляла Харпер, — но Шторм, видимо, не понимал, что от его фильма веет заурядным немецким экспрессионизмом». Конечно, его вдохновила легенда о Черной Энни — все было на месте: мрачный силуэт разрушенной церкви, повторяющийся звук, двое мужчин, спускающихся по крутым каменным ступеням. Однако Харпер достаточно было увидеть один-единственный кадр, чтобы с уверенностью сказать: картина вышла из недр «Юниверсал студио». На память приходило имя немецкого еврея Карла Леммли[53], большого любителя ставить шедевры вроде «Франкенштейна» или «Дракулы» силами режиссеров-эмигрантов, которых у него была целая конюшня. Иными словами, под влиянием голливудских фильмов и собственных пристрастий у Шторма сложилось весьма романтическое представление о Рейнхарте, свойственное экспрессионистам предфашистской Германии, прославлявшим принцип «ужаса и воли». То есть в определенном смысле его творчество, да и его самого, можно было рассматривать в контексте всех этих мистических историй типа «Черной Энни».
Пока это было единственное интересное заключение, на которое ее натолкнул просмотр фильма. Остальное казалось нагромождением штампов.
Но Харпер продолжала смотреть. Прендергаст и Хэдли спускались все ниже и ниже. Вот они увидели закованное в цепи тело несчастного сержанта Как-его-там.
«Бедняга», — говорит Прендергаст.
«Это точно, бедняга».
Как и положено, звучит зловещая музыка. Герои оказываются в подземной камере. Там их встречает Якобус, воплощенное зло, в ризах с магической пентаграммой стоящий у алтаря. Словом, каноны жанра соблюдены. Целиком и полностью. Героиня, прикованная к стене, бьется в конвульсиях. Одежда соблазнительно разорвана на груди. Во рту кляп, и дама усердно мычит, стараясь выглядеть убедительной. Само собой разумеется, зовут ее Энни.
Имя главного злодея Якобус. Одна бровь у Харпер вопросительно поползла вверх. Якобус, который хочет обрести бессмертие. Что ж, это уже кое-что. Если вспомнить, что Яго смотрел фильм двадцать лет назад. Харпер живо представила себе его, прежнего, еще не оправившегося после гибели секты, судорожно ищущего новых знамений, подтверждавших его избранность. Представила, как зашевелились волосы у него на затылке, когда он услышал это имя. Якобус.
Но одного имени явно недостаточно. Недостаточно, чтобы вывести его на след. Как он узнал про «Черную Энни», про другие истории?
Постепенно в голове Харпер начал оформляться возможный ответ.
В душе у Харпер зашевелился липкий страх — она впервые по-настоящему испугалась за жизнь Ричарда Шторма.
«Что ж, доктор Прендергаст, рад, что вам это удалось», — произносит экранный злодей Якобус.
В этот момент внизу, в холле, громко звякнул дверной звонок.
Харпер заморгала, огляделась по сторонам. Внезапное вторжение реальности было весьма некстати.
«Вы как раз вовремя — будете свидетелями моего апофеоза», — продолжает Якобус.
В дверь звонили не переставая.
Харпер встала. Возможно, это полиция. Что, если они нашли Бернарда? Что, если это сам Бернард?..
В состоянии крайнего возбуждения она застыла перед телевизором. Если она пойдет открывать, то пропустит самое важное. Может, стоит выключить магнитофон… если б только знать, как это делается.
Звонок надрывался. Харпер нехотя повернулась к двери.
Из динамиков до нее донеслись слова Якобуса:
«Бедняга Прендергаст, как вы могли надеяться победить меня? Неужели вы не понимаете, что я проводник бессмертной силы?»
В дверь забарабанили чем-то тяжелым. Харпер досадливо пнула ногой прикроватную тумбочку и едва успела подхватить рухнувшую вниз стопку книг. Последний раз покосившись на экран, она направилась к лестнице.
«Во мне она нашла свое воплощение, и в этом качестве я путешествую сквозь века, — раздалось у нее за спиной. — Я кормлюсь костным мозгом времени».
Харпер замерла на пороге. Оглянулась.
На экране появляется гений зла крупным планом. Затем камера наезжает на постные физиономии детективов. Вот отчаянно бьется закованная в цепи девица. И опять Якобус.
«Я был здесь задолго до того, как в океане зародилась жизнь», — говорит он, чеканя каждое слово.
— И останусь здесь, когда земля обратится в пустыню, усеянную костями, — вместе с ним закончила фразу Харпер.
Внизу снова прогремел звонок.
«Препятствия, которые вы чините мне, лишь забавляют меня, — продолжает Якобус. — Но теперь все кончено…»
В кадре возникает горбун. Мерзко посмеиваясь, он срывает с алтаря пурпурное покрывало, а под ним…
На лбу Харпер выступила испарина. Все ее опасения — за Бернарда, за Шторма, за самое себя — слились в одно щемящее чувство тревоги. Она не спускала с экрана глаз.
На алтаре лежит голенький младенец. Ну разумеется. Иначе и быть не могло. Якобус поднимает меч. Истошно вопит несчастная Энни.
Все верно. Именно так все и было тогда, в лесу, в Аргентине. Именно такая сцена предстала ее изумленному взору, именно так она узнала страшную правду о человеке, которого любила.
Она ничего не забыла, лишь запрятала воспоминания как можно глубже. Она сознательно отказывалась допустить возможность повторения чего-то подобного, не позволяя себе строить догадки, верить намекам или случайным совпадениям. Даже после появления Шторма. Даже после того, как он прочитал вслух «Черную Энни».
«Мы заставляем себя страдать, когда отказываемся признавать очевидное», — думала Харпер.
И опять вспомнила о разлитой содовой. Да. Теперь все сошлось.
Теперь она знала, что произошло. И, кажется, даже то, что произойдет.
В дверь все еще звонили.
Харпер поспешно вышла из комнаты.
Когда она открыла входную дверь, инспектор Пуллод, потеряв всякую надежду дозвониться, уже направился к пабу «Журавль», рядом с которым стоял его «пежо». В машине Пуллода ждал помощник, констебль Слейд.
Услышав звук открывающейся двери, инспектор оглянулся и, увидев сгорбленную фигурку Харпер, пошел назад.
Пытаясь собраться с духом, Харпер изо всех сил налегла на трость. От ее внимания не ускользнуло озабоченно-соболезнующее выражение на лице инспектора. По спине пробежал холодок. Неужели она опоздала? Неужели уже слишком поздно?
Инспектор Пуллод, остановившись на нижней ступеньке, в нерешительности переминался с ноги на ногу, теребя в руке связку ключей.
— Мисс Олбрайт… — Он запнулся, посмотрел по сторонам, но на улице не было ни единой живой души, ничего интересного, за что можно было зацепиться взгляду. Пуллод уставился на связку ключей. —
