Беатрикс застыла.
Приняв молчание и неподвижность за знак согласия, соблазнитель медленно придвинулся и бережно, словно боясь испугать, накрыл своим телом. Бедра оказались на ее бедрах, а вожделение проявилось настолько недвусмысленно, что сомнений не осталось даже у столь неискушенной особы, как мисс Хатауэй. Приподнявшись на локтях, Кристофер заглянул в зардевшееся лицо, прильнул еще откровеннее и без тени смущения пояснил:
— Вот так леди обычно получает больше удовольствия.
Новые ощущения поразили неожиданной остротой. Мысли спутались, чувства сосредоточились на любимом, бедра сами собой приподнялись, устремляясь навстречу, а глаза неотрывно, словно под гипнозом, рассматривали покрытую золотистой порослью широкую грудь.
Кристофер склонился еще ниже и замер.
— Лицом к лицу… чтобы я мог непрестанно тебя целовать. А ты примешь поцелуй мягко, сладко… вот так… — Губы прикоснулись к губам и настойчиво их раздвинули, требуя покорности и рождая новые восхитительные, горячие ощущения. Беатрикс вздрогнула и обвила руками крепкую загорелую шею. В этот волшебный миг она забыла обо всем на свете и растворилась в блаженной истоме.
Бормоча бессвязные, но полные нежности слова, Кристофер покрыл поцелуями ее шею, добрался до воротника рубашки и расстегнул несколько пуговиц: внизу оказалась лишь тонкая короткая сорочка — из тех, которые обычно надевали поверх корсета. Кристофер легко обнажил безупречную фарфоровую грудь, склонил голову и принялся ласкать, дразнить языком и губами. Осторожные прикосновения зубов тревожили чувствительную кожу. А главное, ни на миг не прекращалось неумолимое, ритмичное движение бедер… любимый подчинил, безраздельно завладел всем ее существом и теперь настойчиво возводил на вершину желания.
Сжав ладонями голову, он целовал глубоко и жадно, как будто старался выпить душу. Беатрикс отвечала искренне, прижималась всем телом, обнимала, удерживала и руками, и ногами. Однако внезапно ласки прекратились, и с невнятным хриплым восклицанием Кристофер отстранился.
— Нет, — простонала она. — Пожалуйста…
Пальцы прикоснулись к губам и заставили замолчать.
— Черт возьми, как же я тебя хочу! — Судя по тону, открытие особой радости не принесло.
— Даже несмотря на раздражение?
— Ты меня не раздражаешь. — Он старательно застегнул ее рубашку. — Так казалось поначалу, но теперь понимаю, что ощущение сродни тому, которое возникает, когда затекает нога. Начинаешь двигаться, кровь оживает, и чувствительность постепенно возвращается. Немного неудобно и даже больно, но в то же время хорошо. Понимаешь, что я хочу сказать?
— Да. Из-за меня у тебя зудят ноги.
Он улыбнулся:
— Помимо прочего.
Они лежали рядом и смотрели друг на друга. Какое прекрасное, редкое лицо, думала Беатрикс, четко очерченное, безупречно правильное. От холодного совершенства спасали лишь смешливые морщинки в уголках глаз и чувственные губы. Загорелая обветренная кожа свидетельствовала о… богатом жизненном опыте. Такое лицо наверняка заставляло женские сердца биться быстрее.
Беатрикс застенчиво тронула пальцем шрам от штыка на плече. Неровное красноватое углубление резко выделялось на гладкой, похожей на атлас коже.
— До чего же, наверное, было больно, — прошептала она. — А сейчас раны напоминают о себе?
Кристофер молча покачал головой — точнее, попытался, потому что лежа эта сделать нелегко.
— Тогда… что же тебя так мучает?
Он задумался, а ладонь тем временем проникла под выбившийся край рубашки и по-хозяйски легла на талию.
— Не могу вернуться к себе прежнему, — наконец заговорил он. — И в то же время не могу оставаться таким, каким был во время войны. А если я не тот и не другой, то непонятно, что наполняет существование, помимо бесконечных убийств. — Взгляд устремился вдаль, в кошмарный туман. — Сколько я душ загубил, сосчитать невозможно: сначала стрелял в офицеров, чтобы посеять панику, потом целился в солдат, механически, во всех по очереди. Они падали, как игрушечные, один за другим.
— Но ты выполнял приказ и уничтожал врагов.
— Разве это имеет какое-то значение? Прежде всего они люди. Каждого кто-то любил. Я так и не смог заставить себя забыть об этом. Тебе не понять, каково это — убить человека. Ты не слышала стонов раненых, умоляющих о глотке воды или о высшей милости — смерти.
Он отстранился и сел, опустив голову.
— Все чаще случаются припадки ярости, — признался он с откровенной безысходностью. — Вчера я напал на одного из собственных лакеев. Об этом тебе не рассказали? Подумать только, я же ничуть не лучше Альберта. Больше никогда не смогу остаться в постели со спящей женщиной: запросто убью и даже не пойму, что натворил.
Беатрикс тоже села.
— Нет, этого ты никогда не сделаешь.
— Ты невинна, а потому не в состоянии осознать глубину пропасти. — Кристофер замолчал и судорожно вздохнул. — От невыносимого груза невозможно освободиться, но и жить с камнем на сердце тоже невозможно.
— Может быть, поделишься? — тихо спросила Беатрикс, поняв, что какое-то тяжкое воспоминание мучает его особенно остро.
Кристофер не услышал вопроса: он был где-то в другом месте и видел мрачные тени. Стоило ей приблизиться, он тут же поднял руку, как будто пытался защититься. Беспомощный жест пронзил сердце.
Хотелось обнять, увлечь подальше от края пропасти. Но Беатрикс сидела неподвижно, сложив руки на коленях, и смотрела в одну точку: туда, где волнистые волосы касались коричневой от загара шеи. Мускулы на спине заметно напряглись. Если бы можно было провести ладонью и разгладить бугры! Если бы можно было успокоить! Но нет, каждый должен найти собственный путь к избавлению.
— В бою у крепости Инкерман погиб мой лучший друг, — наконец с трудом заговорил Кристофер. — Один из лейтенантов. Звали его Марк Беннет. Лучший воин во всем полку, безупречно честный. Если его просили что-то сделать, можно было не сомневаться: сделает, каким бы трудным и опасным ни оказалось поручение. Он готов был рисковать жизнью ради любого из нас и в то же время постоянно шутил, не упускал возможности рассмешить товарищей.
Русские устроили огневые точки в пещерах и каменных хижинах на склоне холма. Палили прямиком по нашим осадным батареям. Генерал принял решение захватить позицию и из состава Стрелковой бригады назначил три передовых боевых группы.
Отряд гусар получил приказ налететь на врагов, если те попытаются обойти нас с фланга. Во главе эскадрона стоял человек, которого я терпеть не мог: подполковник Фенвик. Все его ненавидели. Прежде подполковник командовал тем самым кавалерийским полком, в котором я служил в начале воинской службы.
Кристофер замолчал и погрузился в воспоминания. Густые полуопушенные ресницы темнели бархатистой каймой.
— Чем же он заслужил ненависть? — подсказала Беатрикс, устав ждать.
— Фенвик отличался бессмысленной жестокостью, обожал наказывать ради самого наказания. За малейшее нарушение подвергал порке и сажал на гауптвахту. Я не мог терпеть произвол и всякий раз, стоило ему изобрести очередной повод для дисциплинарного взыскания, считал своим долгом вмешаться. В конце концов он обвинил меня в нарушении субординации и едва не отдал под суд. — Кристофер нервно, тяжело вздохнул. — Из-за Фенвика я и согласился перейти в Стрелковую бригаду. А у Инкермана внезапно обнаружил, что попал в зависимость от поддержки его кавалерии.
Прежде чем залечь в окопы, мы остановились в овраге, где можно было укрыться от беспорядочных вражеских выстрелов. Близилась ночь. Бригада разбилась на три группы. Мы открыли огонь, русские немедленно ответили, и таким способом нам удалось определить их позиции, которые предстояло захватить.
