— Все было в порядке, — она всхлипывает, но пытается говорить тихо, — я помнила ваши слова, что стрелять надо в того, кто расправится с пленным. А тут… это свалился и говорит: ' Не смей, я тебе запрещаю стрелять…'. Я говорю, что исполняю приказ и прошу не мешать. Тут он и двинул меня ножом, вот сюда, — она пальцем показывает в левый бок. — Тут уж было не до стрельбы. Капитан, как бешеный вцепился в меня, сумел еще распороть кожу на голове, если бы не вы…
— Почему он, мерзавец, это сделал?
— Не знаю.
— Мы проворонили Сагдалаева.
— Я не виновата.
— Как ты себя чувствуешь?
— Бок дико болит, прямо жжет.
— Дай посмотрю.
Ткань защитного костюма с левого бока пропиталась кровью. Я подбираю с земли нож Симакова и распарываю ей одежду. След ножа четко виден на коже. Осторожно провожу пальцем рядом.
— Больно?
— Нет, но у меня такое ощущение, что здесь все внутри начинает гореть и ныть…
— Сейчас я обработаю рану. Тебе повезло и не повезло…
— Что это значит?
— Нож попал в ребро, потом соскользнул, тебе повезло, что он не проник далеко, но нож и задел кость ребра, это плохо.
Зашевелились кусты и к нам подполз сержант Степанов.
— У вас все в порядке, товарищ старший лейтенант? — шепчет он.
— Нет. Круглову ранило, а во всем виноват, вот этот, паразит, — я киваю на валяющегося капитана. — Обшарь его, вытащи все оружие и документы.
Из походной аптечки вытаскиваю йод и обрабатываю рану Кругловой, потом пластырем заклеиваю порез.
— Все, нам наверно надо уходить.
— Но как же так? Мы же были…, чуть ли не выполнили приказ, — стонет Наталья.
— Чуть не считается. Конечно, чтобы опять вытащить под пулю Сагдалаева, им нужна казнь нового пленного. Я бы рискнул, устроил бы там, у лагеря, черт знает что, пусть меня схватят в плен, а ты бы их потом постреляла… А… Как тебе это нравится?
— Дурацкая и безумная затея. Тем более я стрелять уже буду плохо. Надо лежать на брюхе, а у меня бок… и еще что то с головой…, она как в тумане…
— Ладно. Уходим. Тебя может быть придется нести, а этого типа везти под охраной.
Тип в это время очнулся. Он приподнял голову.
— Вы за все ответите, старший лейтенант. Вы ударили старшего по званию.
— Я тебе еще и не так съезжу.
— На заключительном этапе операции… вы за нарушение дисциплины, должны подчинится мне.
— Заткнись. Сейчас я решаю вопрос убить тебя или нет.
— Не имеете право, я офицер ФСБ.
— Теперь имею. С предателями у меня особый разговор. Сержант Степанов, свяжите ему руки и заткните рот. Если будет сопротивляться, разбейте голову, сломайте ребра, сделайте, что угодно.
С ухмылкой на лице, сержант ударом в скулу опять сваливает Симакова и как куклу пеленает его веревкой, потом вытаскивает из кармана медицинский пластырь в рулончике и заклеивает рот.
— Готово командир.
— Оттащи его туда, подальше… Неудобно при девушке расспрашивать негодяя. Ты здесь полежи, Наташа, я сейчас.
Капитана отнесли повыше, он сидит у дерева, облокотившись на него спиной, и моргает глазами. Степанов стоит рядом, помахивая автоматом.
— Если ты, захочешь мне сказать правду, — говорю Симакову, — моргни три раза глазами. Если не захочешь мне говорить, я не очень расстроюсь, вырежу тебе член и заставлю тебя же его съесть, если и при этом не заговоришь, вырежу яйца и буду тебя ими кормить и кормить… Подлой твари достойный конец. Сержант, подержи этого гада.
Ножом вспарываю капитану веревки на ногах и брюки, тот пытается дергаться, но Степанов двинул ему прикладом автомата под ребра. Теперь поддеваю лезвием трусы и они лопаются на глазах, оголив нижнюю часть тела. Симаков засучил ногами, замычал и заморгал глазами. Я сорвал скотч.
— Ты хочешь чего то сказать?
— Не надо. — Чуть не плачет он. — Не убивай меня. Я скажу, все скажу.
— Говори, почему помешал снайперу выстрелить?
— Это мой отец…
— Что? Ты спятил?
— Нет. Сагдалаев мой отец. Раньше он жил под нашей фамилией. Я уже давно догадывался об этом, поэтому специально напросился с вами, чтобы спасти ему жизнь.
— И ты знал его в лицо и не говорил нам?
— Я его с трудом узнал в толпе, он очень изменился. Сразу же помчался к снайперу и постарался, чтобы она не выстрелила.
— И ты всадил ей в бок нож.
— А что было еще сделать? Она его правильно вычислила и уже была готова убить отца.
— Значит и радиотелефон, ты, все же испортил предумышленно?
— Нет, нет…, это просто совпадение…
— Ты понимаешь, что изменил своей родине?
— Я России не изменял… Я хотел спасти отца.
— Все, заткнись…
Я пластырем опять заклеил ему рот.
— Что с ним делать? — спрашивает меня Степанов.
— Я думаю. Наверно будем уходить от сюда…
Наташа с глазами полными мук смотрит на меня.
— Мне больно, товарищ старший лейтенант, голова раскалывается и даже не повернуться на живот, — шепчет она.
— Потерпи. Сейчас мы тебе дадим обезболивающие таблетки. Вот черт, — я роюсь по карманам, — куда же они делись? А… они у Степанова. Ты посиди здесь. Я сейчас.
Я опять пробираюсь к связанному Симакову.
— Степанов?
— Я здесь.
Гигант неожиданно возник передо мной.
— У тебя аптечка? Надо отдать девушке обезболивающее.
— Это мы сейчас.
Степанов шарит по карманам и находит небольшой пакет. Только он его раскрыл, как в этот момент за его спиной хрустнул сучок, это там где сидел связанный капитан. Я подпрыгнул и бросился в ту сторону. Симакова на месте не было, зато метрах в двадцати я увидел спину капитана и его голую задницу. Он бежал вниз к ручью, в сторону лагеря бандитов. У него по прежнему связанные руки, лохмотья брюк свалились к сапогам и не позволяют резвости бега. Я бросился вдогонку. Отчаяние придает капитану силы, рвутся на нем жалкие остатки брючных пут и он усиливает темп бега, сверкая белыми ягодицами. Черт, как же он, со связанными руками, так бежит и дышит? Мало того, это тип начал орать. Почти весь склон мы неслись, как угорелые, перескакивая через пни, поваленные деревья и неровности просеки. Наконец, недалеко от ручья, я на бегу выхватил нож и метнул ему в спину. Симаков споткнулся и рухнул лицом прямо в воду. Я по инерции пробежал еще три шага и убедился, что попал. Рукоятка ножа торчала из шеи капитана. Пора отваливать, но тут в спину уткнулся ствол оружия.
— Руки…, руки на затылок, сволочь, — хрипит с акцентом голос.
