молодой засранец требует сотни тысяч в валюте и самолет, чтобы свалить за бугор? Понасмотрелись, мать их за ногу, красивой жизни по телевизору и рвутся теперь в нью-йорки и тель-авивы, как бабочки на огонь. И ладно бы только себе при этом вредили, а то вломится такой вахлак с наганом куда-нибудь, где народу побольше, и давай права качать. И чего щенку надо? Ладно Шарин, жженый зверь, его уже не переделаешь. А этот сопляк куда лезет? Рожа перепуганная, портки мокрые от страха, а за пушку обеими ручонками держится. Сук-ки. Моя бы воля… Впрочем, теперь воля как раз моя. А уж я позабочусь, чтобы заграница без них обошлась…
От мыслей меня оторвал нудный писк такого высокого звучания, что был похож на ультразвук. Направив луч фонаря на звук, я увидел картонную коробку с надписью іЧупа-Чупсі и цветной наклейкой. Из отгрызенного угла выкатились на пол разноцветные шарики, образовав неровную кучу на полу, и в центре этой кучи сидел крохотный мышонок размером едва больше леденца, который он старательно обрабатывал. Сверкнув на меня бусинками глаз, он безбоязненно продолжал свое занятие. Я усмехнулся, вспомнив слова той телеграфистки, Татьяны Михайловны, о ценностях, которые у них якобы тут хранятся, и мерах предосторожности. Плевать хотел этот малыш на все их опасения. Трескает себе в удовольствие эту детскую ірадостьі и в ус не дует. Вот так же и Танаев с Шариным. Забрались в малину, урвут кусок, и — оревуар.
Добравшись до люка, я поднялся по металлической лесенке, осветил замок и набрал нужный код. Замок негромко щелкнул. Погасив фонарик, я засунул его в кармашек, пошатал ногами ступени под собой, чтобы убедиться, что скрипа не будет, и стал осторожно приподнимать крышку люка.
Едва только появилась щель шириною в миллиметр, как я заметил в подсобке свет и сразу же опустил крышку обратно. Этого я никак не ожидал. Те два раза, что я заходил на почтамт, свет был только в главном зале, да и то горели всего два плафона. Все остальное на почтамте было погружено в темноту. Что могло измениться после моего ухода? На кой черт им свет сдался? Решили проверить помещения, что- нибудь заподозрив? Шарин вполне мог знать об этом люке. Даже наверняка знал, если верить Ведерникову…
Несколько минут я прислушивался, стараясь уловить хоть какие-нибудь звуки сверху, но в подсобке было тихо. Я решил повторить свою попытку. Не сидеть же здесь сложа руки и дожидаясь неизвестно чего.
Медленно толкая крышку рукой, я приподнял ее на пару миллиметров и снова прислушался. Никакие звуки не нарушали гнетущей тишины, и я решил откинуть крышку до конца. Я приподнял ее сразу на несколько сантиметров и вдруг услышал сдавленный шепот:
— Не поднимайте больше… Пожалуйста, не поднимайте…
Едва не выронив от неожиданности крышку, я выхватил пистолет и чуть не взвыл от досады. Неужели сорвалось? Но голос как будто не Шарина и не Танаева. К тому же те стали бы сразу стрелять, и вообще, поднялся бы такой хай, что во всей моей затее не осталось бы ни грамма смысла. Нет, не стали бы они шептаться.
Все это пронеслось у меня в голове в какие-то доли секунды. В следующее мгновение я нашел единственно возможное объяснение этому шепоту, решив, что это кто-то из заложников, и осторожно спросил:
— Кто здесь?
До меня снова донесся сдавленный шепот:
— Неважно… Я один из заложников. Только не открывайте, пожалуйста, больше люк. Я вам сразу хотел сказать, когда вы подняли крышку, но не решился, подумав, что вы ее неожиданно опустите и она загремит. Тогда придет этот уголовник, а я его…
Ну что же, по крайней мере одно мое предположение подтвердилось. Правда, я не понял, чего ради я должен тут торчать, выполняя прихоть этого мужика, и потому сердито, все так же шепотом, спросил:
— Да в чем дело-то? Почему не поднимать?
В ответ я услышал неразборчивое бормотание:
— На крышке граната, она привязана этой штукой к стеллажу, к которому и я прикован наручниками. Только я не могу дотянуться до гранаты. Я пробовал развязать шпагат, но у меня ничего не получилось, я едва дотягиваюсь до узла кончиками пальцев. Узел завязан крепко, а дергаться я боюсь…
Я беззвучно рассмеялся над страхами этого мужика, несмотря на драматизм ситуации. Эта іштучкаі, конечно же, чека… Ну конечно, ведь никто из заложников, кроме Игоря, не знает, что гранаты набиты обычным песком.
Стараясь успокоить этого бедолагу, я как можно спокойнее попросил:
— Послушайте, как вас там… Перестаньте трястись, а то аж пол вибрирует. Гранаты учебные, взрыва не будет. Я сейчас открою крышку, и вы сами убеди…
Он едва не заорал в полный голос, отчего у меня сердце в пятки ушло.
— Нет! Не делайте этого, она взорвется!..
Меня этот идиотский спектакль начал не на шутку раздражать. Нашел тоже время… И поднимать дальше боюсь. А вдруг и в самом деле заорет в полную глотку? Я снова сказал, стараясь быть спокойным:
— Да говорю же вам, граната учебная. Вы что, думаете, я жажду вместе с вами на воздух взлететь?
— А откуда вы знаете, что она учебная?
Вот зараза! Да он, похоже, совсем голову потерял от страха.
— А кому же еще и знать, как не мне, черт вас возьми! Я же сам и приносил их.
От моего сообщения этот слабонервный немного успокоился.
— Так это вы, товарищ Безуглов? А я вас сразу не узнал, простите…
О, е-мое. Он теперь еще в вежливости будет упражняться. Теряя терпение, я решительно сказал:
— Я поднимаю крышку. И не вздумайте кричать, иначе погубите все.
Он снова едва не завопил:
— Нет, нет, нет… Извините, но я… я не могу. У меня сердце заходится при одной мысли… Вот если бы можно было перерезать шпагат… Но у меня ничего нет.
Вытащив из-под манжета финку, я прошептал:
— До шпагата вы дотянетесь?
— Да.
Просовывая нож в щель, я снова спросил:
— Где вы там?
— Сюда, левее… Толкайте.
Толкнув финку, я услышал, как она проскрежетала по полу, и покрылся холодным потом. Угораздило же меня нарваться на этого идиота!
Несколько секунд я слушал его пыхтение и мысленно подгонял его, опасаясь, что в любое мгновение могут заглянуть Шарин или Танаев. Наконец, я услышал шепот: іГотовоі, - и мысленно обругал его идиотом.
Подняв крышку, я выскользнул на поверхность и увидел этого бедолагу, сидящего на полу возле стеллажа, с пристегнутой браслетом левой рукой. В правой он держал мою финку. Выхватив ее у него из руки, я отсек от стоящей тут же бобины кусок шпагата, закрыл люк и снова привязал чеку к стеллажу. Мужик ошалело наблюдал за моими манипуляциями и, не выдержав, спросил:
— Что вы делаете? Вы разве не освободите меня?
Подивившись его тупости, я скороговоркой ответил:
— Не сейчас. Вам придется потерпеть еще какое-то время. Кто-то из этих двоих может зайти проверить. Все должно оставаться, как было.
Он, похоже, ни хрена не понял и проскулил:
— Но я не могу больше. Отпустите меня, слышите? Вы обязаны…
Вспыхнувшую во мне злобу было трудно унять, но я все же сделал это и не рявкнул на него в полный голос. Не ради этой сволочи. А ради Игоря и еще пятерых заложников. Вот из-за таких баранов, как этот, всегда гибнут достойные люди.
