– Где-то недалеко. Прасковья Ивановна говорит: над Шайтанкой.
– А-а, хорошо, что над Шайтанкой. А разве Прасковья Ивановна у тебя сидит?
– У меня.
– Тогда дай ей трубку.
Мама рассердилась и велела немедленно приходить домой. Чудачка, будто я могу!
– Мам! Ты все-таки дай трубку Прасковье Ивановне. Ведь ты со мной разговариваешь, а она же с Димкой не разговаривает и волнуется.
Мама передала трубку Димкиной матери, и я сказал ей, чтобы она о Димке не беспокоилась, что он жив и здоров и скоро придет. Она, конечно, – миллион вопросов, но я пригласил ее прийти завтра ко мне в больницу. Тут мама выхватила у Прасковьи Ивановны трубку и испуганно спросила:
– Вася, разве ты в больнице? Что с тобой, дорогой?
Я сейчас же прибегу.
– Мама! Какая ты смешная, кто же тебя пустит сейчас в больницу, когда больные все спят? А обо мне не беспокойся – ногу малость оцарапал, и мне перевязку сделали. До свидания. Вот доктор с тобой хочет поговорить.
Доктор просил маму не беспокоиться:
– Мальчик упал с машины, ничего серьезного нет.
И я услышал, как мама с досадой говорила Прасковье Ивановне:
– Опять, негодяй, за машину цеплялся!
Я улыбнулся:
– Теперь, доктор, везите меня спать.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
БОЛЬШОЙ ПРИЕМНЫЙ ДЕНЬ. «БЫ» МЕШАЕТ. ДОПРОС БЕЛОТЕЛОВА. ГЕНРИХ ИЛИ ПАНТЮХА?
Хирург не велел меня будить, и я проснулся только к обеду.
Наверно, врачу сообщили об этом, и он пришел в палату еще более веселый, чем вчера.
– Привет герою Золотой Долины! – поздоровался хирург и протянул мне руку, как взрослому.
Он осмотрел меня, повыспрашивал, где, что и как болит, а потом, потрепав по плечу, сказал старшей сестре:
– А теперь покормите его покрепче. У него сегодня большой приемный день.
Я думал, он шутит, а вышло наоборот. Только пообедал, ко мне заявились сразу мама и Прасковья Ивановна.
Они мне назадавали столько вопросов, что под конец я не выдержал:
– Прошу излагать вопросы в письменной форме. Они посмеялись, но видно было, что им хочется многое узнать.
– Мама, а ты выполнила мою просьбу насчет НКВД?
– Выполнила, дорогой, выполнила. Не верила тебе, но все же пошла… Я еще раньше там была, когда эта девочка от тебя приходила. Но тогда я больше о Белотелове говорила… А тут – только начала рассказывать – этот их начальник сразу всех на ноги поставил… Вот уж не знала, что ты и впрямь шпиона поймаешь…
– Жужжал, жужжал – и нажужжал! Надо понимать, когда человеку можно верить, а когда – нельзя.
И ни словом не упрекнула меня мама за случившееся. «Вот, – думаю, – подвезло мне, что сразу в больницу угодил, – иначе попало бы по первое число. Димке и Левке хуже: им так просто не отвертеться».
Не успела уйти из палаты мама, смотрю, Белка заявилась. Халат на ней огромный, только пушистая рыжая голова из него торчит да синенькие глазенки светятся.
– Иди сюда, Рыжик! – обрадовался я.
– Зачем ты меня Рыжиком зовешь? – сердито принялась шептать она. – Меня так только в школе дразнят. Лучше зови меня Белкой.
– Ты на меня вчера обиделась?
– Конечно, обиделась, – в ее васильках сразу стала собираться водичка, и с них закапало. – Я все ждала, когда ты придешь, а ты сразу заорал: «Марш отсюда!» Я всю дорогу ревела.
– Ты меня извини, – я пожал ей руку, – но так было надо. Потом расскажу.
Вдруг входит в палату какой-то седой дядя в очках, оглядывает всех и идет прямо к моей кровати.
– Ну, здравствуй! – подал он руку Белке. – А это, наверно, знаменитый Молокоед?
Белка радостно пискнула в ответ, а он протянул руку мне:
– Здравствуй, последний из могикан! Говорят, гуроны опять стали на Военную Тропу?
«Что это, – думаю, – еще за чудак?» Но это сам академик Туляков пришел, чтобы разузнать от меня все
