же миг Клюге сильным движением ударил мне в переносицу, у меня завертелось перед глазами, и я рухнул на ковер.
Очнулся я оттого, что капитан выплеснул мне в лицо стакан холодной воды. Его пустой взгляд оживился, и он, ощерясь, спросил:
– Ну как узнаешь?
Я молчал. Тогда Клюге хотел ударить меня ногой.
– Господин капитан! – прикрыл я лицо локтем. – Он убьет меня еще до того, как я смогу вам что-нибудь сказать.
Гестаповец весело расхохотался.
– Ты прав, унтерменш! Сядь, Клюге! У тебя – никакого знания детской психологии! Почему именно ты стал отвечать на вопросы? – повернулся капитан ко мне.
– Потому что лучше других знаю немецкий язык.
– Язык врага? – отчеканивая каждое слово, повторил мои слова гестаповец. – Так, кажется, ты говорил?
– Говорил! – смело ответил я и, сделав наивные глаза, посмотрел на капитана. – Но ведь это же правда. Ведь вы с нами воюете?
Капитан даже хлопнул себя по ляжкам.
– Черт возьми, Клюге, этот маленький унтерменш мне определенно нравится!
В кабинет втолкнули Левку. Он сделал руки по швам и отрапортовал:
– По вашему вызову Лев Гомзин явился!
На Левкином лице было столько серьезности и подобострастия, что даже я не мог понять: дурачит гестаповцев Большое Ухо или докладывает всерьез. Капитан посмотрел на Левку с изумлением:
– Это еще что за оболтус?
Клюге нагнулся к его уху.
– А, – понимающе улыбнулся капитан и приказал: – Подойди сюда! Покажи руки!
Левка протянул плохо разгибающиеся ладони. Гестаповец даже брезгливо сморщился: до того они были грязные. (Большое Ухо рылся под амбаром!)
– Что ты делал сегодня в поле?
– Строил Великую Германию, – выпучив глазищи, гаркнул Левка.
– Что-о? – в изумлении протянул гестаповец.
– Мы только за этим сюда и ехали, – пустился в объяснения Большое Ухо. – Так нам говорил обер-лей- тенант, который стоял у нас на квартире. Честное слово! Вот хоть Ваську спросите!
– Вон оно что, – издевательски улыбнулся капитан. – А ну, покажи свою больную ногу…
– Что вас всех интересуют мои конечности? – пробурчал Левка, поднимая штанину.
– Смотри, как бы нас не заинтересовал твой язык! – вспылил багровея Клюге.
– Могу показать и язык, мне не жалко, – добродушно ответил Левка.
Нога у Левки все еще была припухшей, притом на ней красовалась настоящая повязка. Немцы переглянулись, Клюге с недоумением и плохо скрытой досадой пожал плечами.
Нам велели выйти вон.
В коридоре Левка подошел ко мне. В его огромных, черных глазах прыгали хорошо знакомые мне бесенята.
И вдруг бесенята исчезли, я увидел в Левкиных глазах сочувствие.
– Тебя что, били, Вася?
Я прислонил тыльную сторону ладони ко рту и увидел на ней красное пятно.
– Ерунда! – сплюнул я на ковер. – Чуть-чуть по роже съездил меня этот Клюге.
Но в дверях возник Клюге, громко прокричал:
– Кошедубофф!
Димка скрылся за дверью. Не знаю, долго мы сидели или нет, но вдруг услышали страшный крик.
Вам приходилось слышать, как стонет в зубном кабинете человек, которому дергают зуб? Сейчас так же стонал и кричал Димка.
Я бросился к двери, толкнул ее… Фашистский капитан был уже не тем добрым капитаном, который поощрял меня к откровенным высказываниям. Он держал Димку за руку и что есть силы выворачивал ее.
Димка со страшно перекосившимся лицом, присев от боли, твердил:
– Не имеете права! Не имеете права!
Я не выдержал, закричал:
– Что вы делаете?
