Верблюжий Венок сидел в углу и плакал. Маленький Камелькранц удивленно подпрыгивал у него на спине.
К утру вернулся отец. Он вошел в землянку и, не раздеваясь, стал допрашивать пленного. Я был переводчиком:
– Ви хассен зи?[76] – спросил я.
Камелькранц глядел на меня и молчал.
– Ви ист ир наме?[77] – громко прокричал я.
– Но ты же знаешь, как меня зовут…
– Спроси его, из какой он части? – попросил отец.
Камелькранц служил ефрейтором в 275-м полку, полк прибыл из Грюнберга, а сейчас брошен в эти леса со специальным заданием – изловить партизанского вожака Свата.
– Сват говорит с вами…
– Сват? – изумился Камелькранц и воззрился на отца.
Наш бывший управляющий отвечал на вопросы охотно и, по-видимому, искренне. Ответы его подтверждали, что немцы готовили в этом районе серьезную операцию.
Когда отец приказал увести Камелькранца, тот попросил меня узнать, что с ним будет? Я задал этот вопрос отцу:
– Может быть, придется расстрелять, – ответил он.
Когда уж горбун успел узнать жестокое русское слово «расстрелять», не знаю, но только оно не потребовало перевода. Он бросился на колени, стал умолять пощадить ему жизнь.
– Сфат, пощадите! Сфат, пощадите! – ползал Верблюжий Венок по полу.
Все присутствовавшие при этой сцене не могли сдержать смеха. Смеялся и отец.
– Ну куда его девать? Пленных мы не расстреливаем. Отправить в лагерь пока нет возможности. Отпустить?
Тут вмешался Макарычев:
– Отдайте его мне! Я его устрою на работу. Он, говорят, управляющим в имении был, сельское хозяйство знает. Пусть, пока не подойдут наши войска, поработает у нас.
Отец согласился и спросил:
– А где Белотелов?
– Сидит… Что с ним будем делать, Николай Васильевич?
– За ним пришлют самолет. Связались по рации с Центром.
На следующую же ночь на поляне недалеко от лагеря горели три костра. Партизаны ждали самолет с Большой земли. Он должен был эвакуировать раненого летчика Никонова, отвезти Белотелова, а заодно и нас. Как мы ни умоляли оставить нас в отряде, отец был неумолим.
– Я скоро вернусь, – повторял он. – Вот соединимся с частями Красной Армии, и я заеду на несколько дней домой.
Итак, мы ждали самолета. Кругом была темнота, только «костер выхватывал из нее белые верхушки осин. Наконец послышался гул, и через несколько минут легкий самолет приземлился на маленьком аэродроме.
Мы немедленно побежали к «Антоше». Из него вышел летчик в огромных черных очках, приветливо помахал рукой:
– Как живете? Что нового у вас?
Пока из самолета выгружали ящики с патронами, летчик весело говорил:
– Летать стало лучше… У немцев, видно, нет боеприпасов на зенитной батарее, меня они пропустили без выстрела.
Уже совсем рассвело. Из-за туч вышло солнце и играло в багряной листве. Где-то в лесу тонко звенела синица.
– Споем, Димка?
И мы запели «Марш аргонавтов», с которым шли когда-то в Золотую Долину.
Уже после войны, окончив с успехом школу, я поехал с отцом в Польскую Народную Республику, в те самые места, где было когда-то имение Фогелей. На его месте мы не нашли даже развалин. Новые уютные дома польского кооператива имени Эрнста Тельмана красиво расположились там, где когда-то стоял замок Фогелей. Расспросив местных жителей-поляков, мы установили судьбу некоторых обитателей замка.
Марта Фогель повесилась, когда узнала, что ее любимый сын Рудольф схвачен партизанами. Карл, которого тоже вскоре мобилизовали на фронт, погиб в первом же бою.
Паппенгейм удрал в Западную Германию. Что касается горбуна Камелькранца, то он живет сейчас недалеко от города Виттенберга в Германской Демократической республике. Фрау Бреннер вместе со своим мужем и сыновьями состоит в кооперативе в одной из деревень в округе Магдебург.
Мы с отцом проделали весь наш путь от Зелены Гуры (поляки вернули Грюнбергу его старое польское имя) до станции Клодава, откуда когда-то я, Димка и Белка сели в поезд к немецкому генералу. Долго нам пришлось искать то место (около города Сьрем, а не Шримм, как называли его немцы), где мы навсегда
