смотрел, нет ли пьяных или обкуренных. Напоминал о том, что Форпост переведен на боевое положение. Советовал заняться делом.
Но все дела были переделаны.
– Хота с собой возьмешь? – спросил Павел у Гнутого.
– Оставлю здесь. Док хотел его забрать к себе. Обещал присмотреть, пока меня не будет.
– Так он, вроде бы, ругался раньше.
– Сейчас нет… Это он так – порядка ради… А потом – он же его к себе домой заберет, в больнице не оставит. Все равно один живет – а так ему повеселей будет.
Хлопнула дверь – из четвертой роты вернулся Некко. Снял фуражку, встряхнул ее, обрызгав пол и стену, сразу же накинулся на Шайтана:
– Чего разлегся? Делом займись!
– Каким?
– Снаряжение проверяй!
– Проверил уже.
– Еще раз!
– Уже три раза проверил.
– Проверь четвертый! Нечего валяться!
– Эй, капрал, посмотри на меня! – Цеце спустил ноги на пол, зевнул, прикрыв рот ладонью, почесал грудь.
Зверь и Рыжий усмехнулись, перемигнулись, нацелились пальцами в сторону Некко.
– Отстань от него, капрал, – угрюмо сказал Гнутый. Предупредил.
– Бездельники, – процедил сквозь зубы Некко, исподлобья волчьим взглядом осмотрев солдат.
Павлу сделалось не по себе. Представилось вдруг, что в реальном бою Некко не станет дожидаться, пока кто-то его окликнет, как это было в Матрице. Он и сам может выстрелить в спину. Любому из них.
Видимо, эта мысль посетила не его одного.
– Ты, капрал, смотри, не наделай глупостей! – предостерег Зверь. – Помни, мы все за тобой следим.
Некко не ответил. Потоптался на месте, словно раздумывая, чем себя занять, и опять шагнул к двери. Буркнул, уходя:
– Если что, я в третьем взводе.
В третьем взводе Некко чувствовал себя уютней – солдаты там были не так дружны, они побаивались могучего вспыльчивого капрала, к которому навсегда пристала кличка «Титан», а ему казалось, что они его уважают. У него даже появился там товарищ – немногословный глуповатый испанец, прозванный Пастухом. Они часто ходили вместе – Титан и его Пастух.
– Слава богу, ушел, – сказал Цеце, снова забираясь на кровать. – Он меня просто из себя выводит.
– Командиров не выбирают, – рассудительно заметил Ухо. – Их назначают.
– И снимают, – добавил Зверь.
– У тебя есть какой-то план? – приподнялся на локте Цеце.
– Пока нет.
– Но мысли посещают.
– Бывает.
– Вот и я все думаю…
– И чем вам этот Некко не нравится? – подал голос рядовой Пяльне из второго отделения. – Ну, подумаешь, хота пинает. Орет иногда. К вам придирается по мелочам. Ходит к ротному, кляузы пишет – все уже знают. Но ведь боится он вас, морды не бьет, ребра не ломает, челюсти не крошит. Ну, подставите вы его, лишат его звания и должности. А вдруг к вам потом такого капрала назначат, что Некко младенцем покажется по сравнению с ним.
– А мы и его подставим, – сказал Зверь. – А там уже Писатель выслугу наберет, лейтенант за него словечко замолвит, и будет у нас свой капрал. Хочешь отделением командовать, Писатель?
– Вами, что ли? – Павел усмехнулся.
– А кем же?
– Ну уж нет! Зачем мне стая упертых оболтусов?
Они рассмеялись в тридцать глоток.
– Но ты все-таки подумай, – сказал Гнутый. – Время пока есть.
– Разве знает кто-то, есть у нас время или уже его нет, – мрачно сказал Рыжий.
К казарме сделалось тихо, лица солдат посерьезнели, глаза потемнели.
– А вон Курт, наверное, знает, – сказал Цеце с фальшивой веселостью в голосе. – Только молчит он что-то.
Все посмотрели в сторону нескладного немца, зачем-то заглянувшего к ним в гости, и устроившегося на свободной койке в углу. Курт лежал лицом вверх. Он вроде бы спал, но остекленевшие глаза его были открыты.
– Курт, это правда, что ты можешь видеть будущее? – спросил Цеце.
– Не трогай ты его, – сказал Зверь. – Видишь, переживает человек. Первый раз в бой идет. Тошно ему. Бродит, места не находит.
– Ну так и пускай поговорит с нами. А если так лежать, мысли переваривать, так и вовсе с ума можно сойти.
– Могу, – неожиданно откликнулся Курт. Он моргнул и взгляд его сделался осмысленным – немец пристально смотрел в потолок.
– С ума можешь сойти? – переспросил Цеце.
– Могу видеть будущее. Куски картин. Обрывки. – Курт говорил равнодушно, словно машина. – Образы. Ощущения.
– Да? И что же ты сейчас видишь?
Немец долго молчал. Потом прошептал:
– Огонь.
– Что? – не расслышал Цеце.
Снова длинная пауза.
– Огонь… Пламя…
– Хорошее предсказание. Я уверен, там, куда мы завтра отправимся, будет много огня. А что-то более конкретное ты можешь сказать?
Курт не ответил. Снова его глаза застекленели.
– Пуэрториканец из второй роты гораздо словоохотливей, – разочарованно сказал Цеце. И тут же забыл о Курте. Начал рассказывать всему взводу полюбившийся анекдот о двух сержантах. Его не слушали – история эта уже всем надоела.
– Слушай, – Павел повернулся к Гнутому, – давно хотел спросить. А что ты так с хотом своим возишься? Зачем он тебе? Мешает только – кормить его постоянно надо, от начальства прятать, выгуливать, убирать за ним.
Гнутый, сунув указательный палец меж прутьев клетки, почесывал хота под мордочкой.
– А это мой талисман, – сказал он. – Он у меня уже шесть лет, и эти шесть лет мне везло, как никогда раньше. Можешь не верить, но эта зверюга приносит мне удачу. Вот у тебя есть талисман?
– Есть, – Павел нащупал в кармане монету, подаренную сестренкой.
– У каждого есть талисман, – уверенно сказал Гнутый. – У Рыжего – фотография, которую он никому не показывает, потому что боится сглаза. У Шайтана – стрелянные гильзы со счастливыми номерами. Талисман есть у любого человека. Только не все об этом знают… Что касается моего, то я им доволен. Вы русские, говорите, что у кошки девять жизней. А у хота, значит, их десять – девять кошачьих и одна хорья. И я уверен, что пока хот со мной, ничего страшного с нами обоими не случится.
– Где ты его нашел?
– О! Это интересная история! Произошла она, когда я служил под Шоле. Как-то подняли нас затемно, погрузили на транспорты, отвезли куда-то и выбросили в ночь. Приземлились мы на окраине спящего городка, как узнали позже, в Турции. Дали нам координаты какого-то заводика, производящего то ли
