Растерявшийся воин посторонился. И буквально через пару шагов, он снова на кого-то налетел. Человек на костылях, неожиданно появившись из-за угла, упал на Буйвола, и воин подхватил его, поддержал. Он хотел пошутить вместо извинения, но вдруг увидел вблизи страшное измятое лицо и отшатнулся. Позади громом прогрохотали по булыжнику железные ободы – безногий калека ехал на маленькой тележке, лихо отталкиваясь от земли деревянными колодками.
Увечные двигались в одном направлении.
Малыш и Буйвол, не сговариваясь, повернули за ними.
А людей на улицах становилось все больше. Разряженные горожане покидали свои дома, шли парочками и целыми семьями, оживленно переговариваясь, кивая соседям и знакомым. Открылись продуктовые лавки, расшторенные витрины заманивали пестрыми рисунками и бутафорской снедью. Появились на улицах громкоголосые лоточники. И откуда-то порой накатывал гул, словно лес шумел в бурю.
Росли крепостные башни. Дома становились выше, а улице выглядели всё уже. А потом как-то сразу, вдруг, улица раздалась, и разбежались в стороны дома. Малыш и Буйвол по инерции сделали еще несколько шагов и утонули в людском море. Завязли. И показалось им вдруг, что все это уже было с ними, всё это уже пережито. Почудилось, что вернулись они на несколько дней назад, очутились на ярмарке, где будут сегодня снова вешать пятерых разбойников, и один будет долго биться в петле. И кто-то, оставшийся неизвестным, запустит камень в Буйвола, угодит точно в висок. А Малыш поспорит, что со ста шагов попадет в любую цель, если она больше наконечника стрелы. И появится богатей в дорогих одеждах и снова попросит доставить письмо, посулит много денег, но имени своего не назовет…
Они закружились на месте, потом двинулись было против течения, но поняли, что это бесполезно и сдались. Потянулись вместе со всем народом к продавцам-зазывалам, спрятавшимся за баррикадами прилавков. Буйвол вспомнил, что собирался приобрести для ножа подходящие ножны – хватит его в сумке да в голенище сапога таскать, так и потерять недолго. Малыш прикинул, сколько стрел растерял он в схватках, посчитал, что ему требуется. Припомнил, что нужно ему было что-то, о чем никак не вспомнить, но стоит только эту вещь увидеть…
– Если что, встретимся дома, – сказал Буйвол, и подумал, что настоящего дома у него нет и, пожалуй, никогда не было. Да и у Малыша тоже.
– Ладно…
Друзья разошлись, но потом они еще не раз сталкивались лицом к лицу в кипучей круговерти базара.
Косоротый Щипач ужом вился в толпе. Он был щуплый, маленький, верткий. Со спины его всегда принимали за подростка, хотя ему давно шел четвертый десяток. У него было множество особенных качеств, но сам он ценил в себе прежде всего умение улыбаться так, что любой бугай, настроенный на драку, глядя на эту ледяную кривую улыбку, вдруг терял весь свой запал и решительность. Рот Щипачу порвали еще в раннем детстве, он даже не помнил, как это случилось. Помнил лишь вкус крови и жуткое ощущение болтающегося лоскута на месте щеки.
Приворовывал Щипач всю жизнь. Отца и матери у него не было, воспитывала его тетка, у которой хватало и своих ребятишек. Вот у них-то он и таскал всё помаленьку. Потом, когда подрос, стал воровать у тетки. А после и у соседей. Не один раз его прилюдно пороли, а кончилось тем, что его, малолетнего подростка, выгнали из села, пригрозив повесить, если он вернется.
В одиночку бродяжничал Криворотый недолго. Вскоре прибился к кочевой артели конокрадов, и стал постигать воровскую науку по всем правилам. Но и тут ничего хорошего не вышло – обокрал он своих товарищей, не удержался, и они ему этого не простили. В глухом лесу подвесили его связанного вниз головой и ускакали прочь на ворованных лошадях. Но видно нужен был Криворотый богам, не дали они ему умереть. Направили человека в чащобу, и освободил он Криворотого. Снял с дерева и взял зарок ничего не воровать у божьих людей, у монахов. Щипач тогда усмехнулся своей жуткой усмешкой, еще больше перекосившейся от долгого висения на дереве, но пообещал человеку с печатями на щеках, что в монастыри и храмы соваться не будет.
Долго жил Щипач на свете, сам этому удивляясь. Ведь вора век короток. Эта работа ошибок не прощает, чуть что не так, поймали за руку – и виселица. И общая могила за кладбищенской оградой. За свою жизнь многому научился Щипач. Случалось, стада быков незаметно уводил прямо у хозяев из-под носа. Было дело – забирался в охраняемые сокровищницы, все вынести не мог, конечно, да и не надо ему было столько золота, а вот напакостить, свой след оставить – любил. Нравилось ему его дело, считал он себя первым мастером по воровству. Потом стал стареть. Бродяжничать сделалось тяжело, и перебрался Щипач в Старый Город, где народу много, а значит затеряться легко. Жить решил спокойно, промышляя самую малость, по надобности, особенно не наглея, богатых людей шибко не обижая. И пошла у него спокойная сытая жизнь – вспарывал сумки, срезал кошельки с поясов, потрошил карманы. Ловок был Щипач…
Издалека заприметил Косоротый здоровяка, возвышающегося над толпой. Три раза проходил возле него, незаметно подержался за его сумку, привязанную к поясу по другую сторону от меча. Почувствовал тяжесть, прощупал ткань. Пригляделся к здоровяку. Такие люди обычно все деньги, все свои богатства с собой таскают. Считают, что так вернее, надежней, думают, случись что, всегда отобьются.
Здоровяк остановился возле лотка с разложенными чехлами и ножнами под всякое оружие. Заговорил с продавцом, увлекся.
Косоротый тряхнул рукой, крепко сжал скользнувшую из рукава в ладонь бритву. Просочился сквозь толпу к воину, легонько прижался, отгородился от случайных взглядов, потянулся, словно засматриваясь на чехлы, а сам осторожно взрезал сумку. Сунул в прореху пальцы, ухватил что-то – похоже, тяжелый кошель. Легонько потянул, вытащил. Не глядя на добычу, тут же отошел от лотка. Пригнувшись, спрятался среди людей, двинулся против их движения. Только потом в тихом местечке перевел дыхание, убрал увесистый трофей в широкий карман под мышкой, так и не решившись посмотреть, что там ему перепало. И снова шагнул в толпу, высматривая очередную жертву. Трех человек наметил сегодня обчистить Косоротый.
Возле продуктовых рядов, где на земле сидели калеки и нищие, выпрашивая подаяние, наткнулся он на чью-то спину. Сразу же углядел холщовый мешочек, привязанный сбоку на поясе. Бритва уже была наготове. Полоснуть по тонкому шнурку – и все, кошель отвалится в подставленную руку. Косоротый уже примерился, но поднял глаза и вдруг увидел на щеках человека, которого собрался обворовать, круглые монашеские клейма. И вспомнил свое старое обещание не трогать божьих людей. Замешкался. Растерялся. А монах схватился за кошель, и невзначай поймал Щипача за руку. Обернулся, посмотрел вниз, увидел бритву, все тут же понял. Косоротый дернулся, пытаясь вырваться, но монах держал крепко, а Щипач никогда особенной силой не отличался.
– Отпусти! – прошипел Косоротый, ощерив изуродованный рот. Но монах не смотрел в обезображенное лицо.
– Много ли наработал сегодня? – спросил он, проверяя свой кошель.
Щипач, по змеиному шипя, пытался выкрутить руку.
– Охране тебя сдать? – словно бы раздумывая, проговорил монах.
– Пусти!
Люди уже косились на них и, проходя мимо, ускоряли шаг.
– Или действительно отпустить?
– Не тронул бы я тебя, – перестав щериться торопливо сказал Щипач. – Слово я дал. Божьих людей не трогаю.
– Хорошо, если так, – теперь уже монах ухмыльнулся хищно. – Значит и пожертвовать можешь божьему храму?
– Могу, могу, – заторопился Косоротый. – Бери все, что есть.
– От чистого сердца доешь?
– Да. От чистого. В кармане. Сбоку. – Он шевельнул локтем. – Отпусти только.
– Посмотрим, что там у тебя… – Монах отобрал бритву, бросил ее под ноги. Удерживая присмиревшего Щипача одной рукой, обыскал его. Сунул руку в карман вора, вытащил увесистый кошель. Спросил:
– Что там?
– Все бери! – Косоротый опять дернулся, пытаясь вывернуться, и монах едва его не упустил. Он
