по ступенькам.
Она повторяла слова «долго и счастливо», проходя мимо стройных кипарисов, остриженных пирамидками.
И только когда раздался странный свист, а за ним – вопль Эдварда, Малика запнулась.
Оборачиваясь, ведьма уже знала, что увидит: Вирс медленно падал на нее, а из основания шеи торчала черная рукоять метательного кинжала.
– Ма… – хрипло выдохнул Эдвард, и было непонятно, то ли он хотел в последний раз произнести ее имя, то ли звал мать. В следующий миг у него изо рта хлынула темная кровь, в карих глазах появилось удивление, быстро сменившееся обидой.
Эдвард продолжал оседать на мостовую, и Малика никак не могла найти в себе силы отпустить его, разжать руки… Она оторвала взгляд от мелового лица агента Вирса, который как-то незаметно умудрился стать ей добрым другом, оторвала всего лишь на мгновение – но его с лихвой хватило для того, чтобы заметить мужчину в черном. Он быстрым шагом вышел из-за остриженного пирамидкой и, не обращая внимания на собирающуюся толпу, зашагал прочь.
А потом в ее душе что-то противно заскрежетало и сломалось, как будто часовщик неловко прижал пальцем очень важную пружинку.
Мир подернулся багровым, тело пронзила внезапная и острая боль, затем раздался треск рвущейся ткани, которому Малика уже не придала значения.
Единственное, что было интересным для нее, так это убийца Эдварда. И она метнулась к нему, с удивлением заметив, что рук больше не было. На их месте оказались звериные лапы с острыми загнутыми когтями.
…Все получилось быстро. Даже слишком.
Вкус крови во рту, чувство торжества, странное удовлетворение. Сила, пульсирующая в каждой мышце.
Малику кто-то звал, но она не хотела слушать. Более всего она желала, чтобы солоноватая волна, накрывшая ее с головой, никогда не схлынула. Вокруг замелькали перекошенные лица тех, кто был для добычей. Ха! Они разбегались кто куда как тараканы, но кое-кто все же опоздал. Маленькое, беззащитное существо в платье беспечного розового цвета. И в этом жалком существе, предназначенном для пира сильных мира сего, пульсировали кровь вперемешку со страхом и непониманием происходящего.
Она рассмеялась и медленно двинулась вперед, наслаждаясь каждым мгновением, смакуя каждый вопль ужаса. Перед ней, как из-под земли, вырос жалкий человечишко, и Малика хотела было отшвырнуть его прочь, но… Она ошиблась. Перед ней был такой же зверь, как и сама она. Сильный, могущественный, проживший много лет.
– Если ты не остановишься, мне придется тебя убить, – сказал он, – самое время остановиться и вспомнить о том, кто ты есть.
Вспышка света.
И вот уже снова она стала маленькой девочкой, которую толкнули под мчащуюся карету.
Малика отпрянула от сородича, принявшего человеческий облик и, визжа от ужаса, бросилась прочь не разбирая дороги.
Она мчалась, сбивая с ног редких прохожих, царапая когтями камни мостовой, оскальзываясь, падая на задние лапы.
«Всеблагий, это же я!» – кричала никому не нужная нищенка четырех лет от роду, – «неужели ты меня оставишь?!!»
«Это я, Малика Вейн», – повторяла тридцатилетняя ведьма, чей век, как правило, долог.
«Это я», – присоединилось то страшное и странное существо, имя которому – лунный зверь. Лунник.
Спину начало ломить, и, чтобы избавиться от этого неприятного ощущения, Малика распахнула крылья, забила ими, гоняя по мостовой мусор.
«Надо прыгнуть», – подсказал кто-то, и она послушалась. Оттолкнулась изо всех сил от земли, и…
«Всеблагий, что же я натворила?» – успела подумать Малика.
Перед глазами так и стояло видение: скорчившаяся детская фигурка в розовом платье. Ведьма не помнила, успела ли убить ту девочку, и поэтому быстро погружалась в пучину безумия.
«Весь вопрос в том, сможешь ли ты себе это простить, дорогая», – сказал кто-то голосом Дэлина Сильвана.
Малика врезалась всем весом в макушку дерева и начала падать вниз, переворачиваясь и ломая ветки.
…Когда Малика пришла в себя, мир все еще был окрашен кровью, но не густо – а так, словно на запачканное место уже плеснули водой. Ствол величественного, искореженного стихиями дуба казался розовым, на плотных глянцевых листьях играли алые блики, багровый свет струился с небес, просачиваясь сквозь прорехи в кроне.
Ведьма пошевелилась и зашипела, поминая Йоргга. Все тело саднило, тянуло и болело, словно ее хорошенько отходили дубинками. Малика повернулась набок, оперлась рукой о траву и кое-как приподнялась. Под мышкой что-то болталось и мешало, ведьма механически провела пальцами над локтем и застонала скозь зубы. Ну конечно же! Ее кожа, растянутая, сморщенная…
Ведьма приходила в себя, и с каждым мгновением ей становилось все страшнее: она оказалась одна, в лесу и, в довершение ко всему, совершенно голая. Разве что завернуться в собственную кожу как в плащ?..
Всхлипнув, Малика поднесла к лицу руки. Ей во что бы то ни стало нужно было понять, как она сейчас выглядит. Как бульдог? Или еще хуже? Как вообще выглядит лунник, только что утративший звериный облик? О, Всеблагий…
Она так и не прикоснулась к щекам, разглядывая собственные руки как загипнотизированная. Пальцы-то почти не изменились, как были тонкими так и остались. Только вот ногти стали похожи на звериные когти, заострились, загнулись. А между плотью и ногтевой пластиной осталась грязь подозрительного коричневого цвета. Кровь.
Малика заморгала, зажмурилась, затрясла головой. Нет, все это не могло, просто не могло произойти с неприметной ведьмой из Праженской Академии! И потом, потом… она же кого-то убила – в памяти всплыло странное видение: голова мужчины неестественно запрокидывается, а вместо горла – дыра с рваными краями. А еще – маленькая девочка в розовом платье. Неужели… и ее?..
Нет, такое пережить было уже невозможно.
Малика подтянула колени к груди, подобрала болтающуюся на бедрах и голенях кожу поближе к себе и стала ждать. Пусть… по ее следу идут собаки, пусть соберутся лучшие ведьмаки из ведомства Генриха Уэлша. Много ли нужно, чтобы убить лунницу? Она ведь на собственном опыте убедилась, что при желании с ней может расправиться даже никчемная ведьма. Так что надо подождать, и ее обязательно найдут… Ведь Генрих не позволит, чтобы в самом Пражене бесчинствовала кровожадная тварь?
А когда собаки наконец найдут ее, сидящую под старым корявым дубом, о чем она будет думать? Что вспомнит в последние мгновения, когда в тело вопьются клыки, а сознание начнет гаснуть от боли и безнадежности?
…И первым, что пришло Малике на ум, оказался сервиз на шесть персон, подаренный болтушкой Элти Брунн. Добротный чайный сервиз из белого фарфора, расписанный голубыми цветочками.
«Всеблагий, какая глупость», – подумала ведьма и поймала себя на том, что нервно хихикает. Это ж надо, а? Часом раньше она еще была хищницей, одуревшей от вкуса крови, а теперь, размышляя о финале собственной жизни, вспоминает сервиз и Элти Брунн.
«Дорогая, мне кажется, что именно этого тебе не хватает на кухне».
– А мне теперь не хватает тебя, Элти, – выдохнула она в сцепленные пальцы рук, – видит Всеблагий, не такой жизни я хотела для себя. Но, верно, ничего не дается просто так. Получила любовь – изволь расстаться с покоем…
Тело затекло, по коже побежали мурашки. Малика вздохнула, обхватила себя руками за плечи и с вялым удивлением обнаружила, что кожа больше не болтается мешком. Все стало на место: теперь в лесу сидела просто голая ведьма, которой даже закутаться было не во что.
