обязана? Разве я не достойна лучшей участи? Я — дочь богатого помещика! Ну почему, скажите на милость, выпала мне такая судьба? Чем я заслужила?..
— I momento della verit?…[61] — с тоской пробормотал Винченце.
— С самого детства я везде чужая, все меня сторонятся. А чем я виновата? Сирота, призренный подкидыш!.. Как вы думаете, легко ли живется незаконной дочери дворовой девки, забрюхатившей от хозяина? Понимать, что все вокруг знают о тебе больше, чем ты сама? Счастлива ль сирота при живых родителях? Каково быть пригретой из милости родным отцом? Видеть его каждый день, целовать в щеку, быть компаньонкой при родной сестре. Вы не понимаете, каково это! Со мной обращались точно с игрушкой. Одевали в платья, из которых барышня уже выросла. Учили грамоте, чтоб господам по вечерам книжки и газеты читать. Учили музыке, чтоб барышне было не скучно одной за пьесами сидеть, да чтоб на праздниках было кому танцам ак-ком-панировать, — и дважды споткнулась на длинном, оттого еще больше ненавистном слове. — А больше ведь играть было некому, все танцевали! Все, кроме меня — кто ж меня пригласит… По темным углам прижимать — пожалуйста. А замуж звать — носы воротят. Кому нужна крестьянка, пусть и одетая в шелковое платье с чужого плеча? Что с такой взять — ни приданого, ни имени, ни наследства. Мое место в лакейской, среди дворни. Да только и там я никому не нужна, выскочка, белоручка, безродный подкидыш… Ик-ик… — то ли слезы ее задушили, то ли воспоминания и давние обиды. — Замуж из жалости взяли, простой мужик, крестьянин, хоть и из зажиточных… Хороший он был человек, я его не любила, а он меня не понимал, демонстрировал гостям и родне точно заморскую птицу. Ни любви у меня не было, ни счастья, ни детей… И муж умер…
— Мое вам безмерное сочувствие, синьора, — прервал ее исповедь, не утерпев, Винченце, — но чего вы от меня хотите?
— Я только жить начала! — зарыдала она. — Я любить хочу!
— Ну любите на здоровье, — он опасливо отодвинулся, вытянулся, точно пытаясь вжаться в дерево, насколько позволяли веревки, — но подальше от рухнувшей на колени перед березой женщиной.
— Где моя молодость?! — вопрошала она. — Где красота?! Все исчезло, все увяло! Я растоптана, как цветок под копытами времени-и-и!..
— М-да, — только и вымолвил Винченце. — Синьора, не надо преувеличивать, вы прекрасно выглядите. Вам больше тридцати не дашь…
— Мне уже тридцать пять… — разразилась Ямина горькими рыданиями. — Укуси меня! — заорала она, бросаясь на него, вцепляясь мертвой хваткой в воротник куртки, выжимая из материи дождь, — Укуси!! Я знаю, ты вампир, ты можешь! Подари мне бессмертие, подари вечную юность! Подари, мне свободу! Я готова перешагнуть черту, уйти в ночь! Я много думала, я знаю, о чем прошу. Я согласна пить кровь, я согласна убивать. Я хочу быть свободной! Я хочу жить, как сама захочу! Хочу…
— Эй, минутку, синьора! Я не буду вас кусать! — воспротивился Винченце. — Я не хочу вас кусать! Во-первых, вы меня приняли за кого-то другого, я не вампир. Да ни один вампир не смог бы вас сейчас укусить при всем желании — от вас чесноком за полверсты разит.
— Кусай, прошу тебя! — Она рванула на себе и без того драный ворот.
— Mamma mia! Не буду!! И не просите, синьора! Тем более, укусив вас, я никак не подарю вам бессмертие, скорее даже наоборот. Да и не прокусить вашу шею, уберите ее, умоляю! У меня и клыков-то нет таких. Не вампир я, послушайте ж вы! Клянусь!
— А я что говорила? — шепнула Глаша Феликсу.
Воспользовавшись моментом, она пробралась к нему из-за кустов и теперь снова пыталась совладать с веревками, копошась в темноте. Но пока безуспешно.
— Тссс! — шикнул он на девушку.
Вытянувшись в струнку, она поспешно спряталась за его же березой.
На поляне появился еще один человек — господин Антипов, в шляпе, сапогах с галошами, в плотном дорожном плаще. Со свертком под мышкой. Он кашлянул, и заметившая его Ямина отскочила от итальянца и от фонаря в тень.
«И вы здесь! Чем обязан?» — хотел было язвительно воскликнуть Винченце, но сдержался — пусть сам все скажет. Но тот с объяснениями не спешил. Увидев пленников, потер руки, хмыкнул. Положил возле фонаря тяжелый, как видно, сверток.
— Вот так сюрприз вы мне приготовили, милая Полина Кондратьевна, — крякнул он, ухмыляясь. Подошел к ружью, взял, развернув прикладом, поднес к глазам. По дернувшейся брови Винченце понял, что оно не было заряжено. — А я-то думаю, что за спешка такая, что стряслось… — договорил он, приставив ружье обратно к сосне.
— Он вампир, Игорь, — ответила Ямина, оправляя воротник.
— Я не вампир, еще раз повторяю, — устало огрызнулся Винченце. — Ну если хотите, можете проверить. Принесите чеснок, зеркало, что ли. Оставьте меня тут до рассвета, пока солнце не взойдет…
— А кол осиновый в сердце? — с ухмылкой предложил Антипов.
— Сомневаюсь, чтоб после такой проверки вы сами выжили.
— А крест со святой водой? — и Ямина, выхватив из кармана немаленькое серебряное распятие, будто оружие наставила его на итальянца.
От блеснувшего вдруг перед самыми глазами креста Винченце отдернулся, как от вспыхнувшего пламени.
— Вампир, — довольно протянула она. — И он сделает нас бессмертными.
— Ну не знаю, не знаю насчет бессмертности, не уверен, — произнес управляющий. — Как-то все ж не верится в этот бред, галлюцинации. Я больше надеюсь на то, что синьор маркиз может нас сделать богатыми. А, синьор Винченце? Ведь можете? Не зря же вы деткам пообещали за ларчик бочку золотых монет. Право, не могли же вы обмануть ребят, они так вам доверяют! А этакой тяжести при вашем багаже я не видал. Стало быть, рассуждая логически, сию уйму золота вы припрятали где-то в другом месте. Не поделитесь секретиком, синьор Винченце?
Тот молчал, выжидая, что управляющий еще скажет.
— Не интересуетесь, откуда мне стало известно о ваших ночных похождениях? — продолжал Антипов с насмешливой снисходительностью и вежливостью. — Извольте, расскажу. Как гроза разразилась, прибегают деревенские мальчишки — и ну камушки в окна пулять. Я вышел — что за безобразие? А им вас, видите ли, позарез надо — вещь одну передать. Я говорю, нет вас, давайте передам. А они уперлись — мол, только лично в руки. За такой клад вы им-де бочку золота отсыпать обещали. Ну я конюха да лакея кликнул, они безобразников прогнали. А сокровища — вот они, как договорились, вам принес, — и он слегка пнул забренчавший сверток галошей.
— Что вы за него хотите, золота? — Винченце усмехнулся, но смотрел настороженно, весь напрягся от этого звона.
— Посмотрим давайте, подумаем, — проговорил Антипов.
Присев, стал разворачивать грязноватое сукно.
В свертке вправду оказался ларец — небольшой, с высокой крышкой-домиком, тускло поблескивающего черненого серебра, сплошь покрытый чеканными узорами, зернью.
— Красота, — по цокал языком управляющий. — Еще бы к нему ключик, а то, право, жаль портить такую редкость…
Подошла Полина Кондратьевна и протянула ему блесткую подвеску на порванной тонкой цепочке, больше похожую на маленький медальон, чем на ключ. Винченце вздрогнул — сдернула, сумела, когда в неистовстве в воротник вцеплялась.
— Вот умница, — отозвался Антипов и фривольно похлопал ее пониже талии.
Глаша удивилась, Феликс скривился. Винченце замер, не спуская глаз с ларца.
Управляющему пришлось повозиться — изящный ключик выскальзывал из толстых пальцев, не попадал в забитую землей скважину, после отказывался поворачиваться… Но Антипов поднажал, нимало не заботясь о том, что может попросту сломать замочек, — и крышка с лязгом отскочила, откинулась на тугих петлях.
— И это все? — разочарованно протянула Полина Кондратьевна, увидев на бархатной подбивке
