Но ведь это как раз то, что устанавливает судебная экспертиза в деле Ющинского: «Мальчику зажимали рот, чтобы он не кричал, а также чтобы усилить кровотечение. Он оставался в сознании, он сопротивлялся. Остались ссадины на губах, на лице и на боку».
Вот как погибало маленькое человекообразное животное. Вот она, жертвенная смерть христиан, с замкнутым ртом, подобно скоту. Да, так мученически умирал, по словам профессора Павлова, «молодой человек, господин Ющинский от забавных, смехотворных уколов».
Но что с несомненной точностью устанавливает экспертиза – это паузу, перерыв, последовавший вслед за нанесением шейных, обильных кровоизлиянием ран. Да, эта пауза, несомненно, была – она соответствует моменту вытачивания и собирания крови. Но вот подробность, совершенно пропущенная, не замеченная экспертизой и которая ясно, отчетливо запечатлелась в моей памяти. В то время как животному вытягивал голову и плотно зажимал рот один из прислужников, трое других усиленно мяли бока и растирали животное, очевидно с целью усилить кровотечение. По аналогии я допускаю, что то же самое проделывали с Андрюшей. Очевидно, и ему усиленно мяли, надавливали на ребра и растирали тело с целью усилить кровотечение, но эта операция, этот «массаж» не оставляет вещественных следов – вот, вероятно, почему это осталось незафиксированным судебной экспертизой, которая констатировала лишь ссадину на боку, не придав ей, очевидно, должного значения.
По мере истечения крови животное ослабевало, причем его поддерживали прислужники в стоячем положении. Это опять то, что констатирует профессор Сикорский, говоря: «Мальчик ослабел от ужаса и отчаяния и склонился на руки убийц».
Затем, когда животное было достаточно обескровлено, кровь, собранная в сосуды, вылита была на пол при чтении молитв. Еще подробность: кровь на полу стояла целыми лужами, причем резники и прислужники оставались буквально по щиколотку в крови. Вероятно, так требовал кровавый еврейский ритуал, и только по окончании его кровь спускалась, что я, проходя, видел в одном из отделений, где был уже окончен убой.
Затем, по окончании паузы, следовали дальнейшие, также рассчитанные, спокойные удары, прерывающиеся чтением молитв. Эти уколы давали очень мало крови или вовсе не давали ее. Колющие удары наносились в плечи, под мышки и в бок животного.
Наносятся ли они в сердце – или прямо в бок животному – установить не могу. Но вот некоторое различие от ритуала, описанного экспертами: животное по нанесении названных уколов переворачивается, кладется на спину, причем ему наносится последний, заключительный удар, которым перерезают горло животному. Было ли проделано что-либо подобное с Андрюшей – не установлено. Не сомневаюсь в том, что в том и другом случае у ритуала есть свои особенности, которые я объясняю себе тем, что над Андрюшей совершен был более сложный ритуал, в лице его была принесена более сложная жертва, над ним совершено, быть может, вроде нашего архиерейского богослужения, которое приноравливалось к торжественному моменту освящения еврейской молельни.
Виденный же мною ритуал был более элементарный, простой ежедневной жертвой – нечто вроде нашей обыкновенной литургии, проскомидии. Еще подробность: враги ритуальной версии указывают на то, что при еврейском убое скота якобы наносятся режущие раны, тогда как судебная экспертиза установила на теле Андрюши исключительно колющие. Я полагаю, что это не более как наглое вранье, рассчитанное на незнание, на полную неосведомленность нашу о том, как производится ритуальный убой скота на еврейских бойнях; и против этой лжи я, как свидетель и очевидец убоя, протестую и опять повторяю: у резников я видел в руках два орудия – узкий длинный нож и шило, и этими-то двумя орудиями попеременно наносились колющие удары. Резник колол и «шпынял» животное. При этом, вероятно, и форма укола, форма самой раны имела какое-нибудь символическое значение, так как одни удары наносились острием ножа, другие же – шилом. Лишь последний, заключительный удар, которым перерезывалось горло животного, был режущий. Вероятно, это была та горловая рана, через которую, по мнению евреев, выходит душа.
Наконец, враги ритуальной версии указывают на целый ряд ненужных, якобы бессмысленных ударов, нанесенных Андрюше. Указывалось, например, на «бессмысленные» раны под мышками; это утверждение опять рассчитано на наше невежество, на полное незнание еврейских обычаев. По этому поводу я припоминаю следующее: однажды, проживая в черте оседлости, я попал в деревенскую глушь, где поневоле мне пришлось временно устроиться в еврейской корчме, которую содержала очень зажиточная и патриархальная еврейская семья местного лесопромышленника. Долгое время хозяйка уговаривала меня у них столоваться еврейским кошерным столом; в конце концов, я принужден был сдаться на доводы хозяйки. При этом хозяйка, уговаривая меня, объясняла, что все отличие их птицы и мяса – в том, что оно «обескровлено», а главное – «перерезаны сухожилия под мышками у животных, у птиц же – на ногах и под крыльями». Это, по мнению хозяйки, имеет глубокий религиозный смысл в глазах евреев, «делая мясо чистым» и годным для пищи, тогда как «животное с неперерезанными сухожилиями считается нечистым»; при этом она добавила, что «раны эти может наносить только резник» каким-то особым орудием, причем раны «должны быть рваные».
По вышеизложенным соображениям я остаюсь при том твердом и обоснованном убеждении, что в лице Андрюши Ющинского мы должны видеть, безусловно, жертву ритуала и еврейского фанатизма. Не подлежит сомнению, что это должен быть ритуал более сложный, более квалифицированный, нежели обыкновенный ритуал, по правилам которого ежедневно производится убой скота и приносится ежедневная кровавая жертва. Кстати, вот причина, почему евреи так широко раскрывают двери синагоги. Так охотно, иногда демонстративно зазывают к себе, как бы говоря: «Смотрите, вот как мы молимся, вот наш храм, наше богослужение – видите, у нас нет тайны».
Это ложь, тонкая ложь: нам показывают не храм и не богослужение. Синагога не есть храм – это только школа, молитвенный дом, религиозный дом, религиозный клуб, доступный всем желающим. Раввин не есть священник, нет – это только учитель, избранный обществом; храма у евреев нет; он был в Иерусалиме, и он разрушен. Как в библейские времена, так и теперь храм заменяется скинией. В скинии совершаются ежедневные жертвоприношения. Эти жертвоприношения может совершить только резник – лицо духовное, соответствующее нашему священнику. Ему помогают прислужники – левиты. Я их также видел на бойне – они соответствуют нашим дьячкам и причетникам, которые несомненно подразделяются у них на несколько разрядов.
Вот в этот-то храм-скинию нас и не пускают и не впускают даже простых евреев. Доступ туда разрешен только священнослужителям, простые же смертные могут быть лишь зрителями и стоять в отдалении – это я также видел на бойне. Если вы проникнете в их тайну – вам грозят местью, вас готовы побить камнями, и если вас что может спасти, так это общественное положение и, быть может, случайные обстоятельства – это я также на себе испытал.
Но мне могут возразить: но ведь внешность бойни не соответствует внешности древней скинии. Да, это правда. Но я объясняю себе это тем, что еврейство не желает привлекать к себе слишком зоркое внимание. Оно готово поступиться мелочами внешней конструкции, готово идти на отступления, чтобы ценою их купить тайну ритуала во всей его библейской неприкосновенности.
В заключение не могу не сказать: как же мы мало знаем еврейство и евреев! Мы ведь совсем их не знаем. Как они умело скрывают под фиговым листом невинности силу громадную, мировую силу, с которой с каждым годом приходится все больше и больше считаться.
