Возле самого уха виднелся пучок тонкой березовой стружки, воткнутой прямо в тело, как затыкают дыру в бочке. Стружка смокла, и из-под нее сочилась слюна.
— Видал? Пять снегов с земли ушло, а след все есть. У Басо морда до смерти играть будет.
В эту минуту Нерпа вскочила на ноги и, настороженно глядя в лес, тихо заворчала. Охотники схватились за ружья. Только потерявший тонкий слух Басо, закрыв глаза, продолжал лениво дремать у костра. Нерпа подалась вперед и снова заворчала.
Неожиданно далеко-далеко в тайге раздался густой рев и вслед за ним треск ломаемых сучьев.
— Сохач! — вскричал Бенетося. — Почему ревет? Черный зверь гонит ли?
Рев и треск приближались. Как будто стадо больших сильных животных шло через тайгу напролом, сметая на своем пути все преграды. Из лесу все ближе и чаще доносился рев сохатого и глухие удары о ствол деревьев. В крике лося не было обычных весенних нежных нот; видимо, зверь ревел от боли и страха. Так обычно ревут они, прощаясь с жизнью.
Мы ожидали появления виновника необычайного шума в дремотной тишине тайги. Бенетося быстро отбежал под прикрытие старого кедра. Я последовал его примеру и укрылся за группой сосен с противоположной стороны. А Ялэ, маленький охотник Ялэ, проворно вытащив из санок упругое пальмо, храбро приготовился встретить опасность. Узкие глазенки его прищурились еще больше, и добрый пытливый ребячий взгляд стал холодным, мужественным и жестоким.
Вдруг из-за деревьев, что почти вплотную примыкали к моему убежищу, показался бешено мчавшийся лось. Это был могучий зверь темнобурой окраски, рослый, с широкой грудью, сильной шеей и красивой головой, увенчанной ветвистыми рогами, симметрично разветвленными на две стороны. Лось убегал в паническом страхе, пренебрегая выбором дороги, маскировкой и направлением. Он бежал неровно, время от времени делая неуверенные прыжки, беспричинно шарахался в стороны, в то время как ему ничто не грозило на пути, спотыкался, натыкался на деревья и грузно падал, с хрустом ломая сучья.
Выбежав на поляну, сохатый остановился, замотал головой, тяжело рухнул в снег и, опустив книзу ветвисторогую голову свою, стал, как собака, передними ногами тереть голову. Затем лось снова вскочил и, грозно затрубив, ринулся на мое прикрытие.
Я поднял винчестер и, стараясь быть спокойным, окинул взглядом поляну: из-за кедра появился Бенетося и замахал руками, Требуя убрать ружье; совсем близко — шагах в двадцати — карабкался в снегу храбрый маленький Ялэ, спеша на помощь с пальмо.
Не добежав до сосен пять-шесть шагов, лось на всем скаку присел и прыгнул... Я услышал перед собой тяжелый удар о деревья и перестал видеть: сверху сыпалась щедрая весенняя кухта, растревоженная ударом. Когда хлопья снега улеглись, но в воздухе все еще стоял столб снежной пыли, я снова увидел зверя. Он стоял в трех шагах и тяжело, с хрипом дышал, из носа и рта на чистый снег стекала почти черная кровь.
Снова поднимаю ружье, но тут замечаю, наконец, его глаза, взгляд на которые заставил меня переменить решение. Сохатый был слеп. Там, где должны были быть глаза, зияли кровавые дыры с болтающимися веками и нервами. Из разорванных впадин по щекам текли струи густой слизи и крови.
Лось изнемогал, покачивался на дрожащих ногах. Вот-вот упадет он и умрет тихой бесславной смертью. Умрет, так и не поняв, откуда пришла смерть, не поняв, куда его внезапно забросила слепота. Широко раздувая мягкие трепетные ноздри, сохатый последний раз вдыхал в себя запахи родной тайги, которая стала ему теперь чужой, непонятной, беспощадной и невидимой.
Ялэ подошел и тихо встал рядом со мной, стыдливо пряча за спиной ненужное пальмо. Нерпа смотрела на страшного умирающего зверя, не постигнув причины его страданий, готовая каждую минуту кинуться на его незащищенную грудь. Басо нервно дрожал и подергивался, облизывая сухой нос. Обе собаки стояли в стойке, удерживаемые молчанием охотников, не подающих им сигнала к травле.
Вскоре зверь медленно опустился на снег и захрипел в предсмертных судорогах. Внезапно в тишине раздался резкий крик клеста. Ялэ обернулся на зов отца, Бенетося что-то намаячил Ялэ, и в следующий момент мальчик, прошептав приказание собакам, лег в снег и жестом указал мне место рядом с собой.
— Ложись, дружка, ложись, — шептал мальчик. — Зверь из лесу идет.
Я лег, но любопытство заставило поднять голову. Из-за тех же деревьев, откуда выбежал и сохатый, появилось черное продолговатое животное, величиной с собаку, и направилось по следу лося. Походка животного была весьма странной. Новое действующее лицо драмы, только что разыгравшейся перед нами, не шло по снегу, а прыгало, кувыркалось, перевертывалось и кривлялось. Через равные промежутки на снегу оставались глубокие ямы, в которые животное бухалось, затем съеживалось и делало новый скачок.
Животное спешило к трупу сохатого. На полдороге его догнала пуля Бенетося. Зверь забился и, волоча за собой отбитый зад, медленно пополз к лесу. Услыша выстрел, собаки дружно рванулись, но суровый окрик старика заставил их опять замереть на месте.
— Держи, собак, Ялэ, укусит — умрет пес. Хог! — кричал Бенетося.
Мы одновременно подошли к теряющему силы зверю. Мохнатый буро-черный зверь с короткими блестящими лапами, хищной продолговатой мордой, заросшей под глазами и у носа длинной щетиной, зло оскалился, решив защищаться до конца. Оскал обнаруживал превосходные, острые зубы. Желтые глаза смотрели жестоко, с ненавистью.
— Росомаха, парень, это, — удовлетворил мое любопытство Бенетося. — Мне его шибко надо нынче. Зачем? Раны лечить надо, беда плохо. Пойдем по ветру встанем, худой зверь это.
Действительно, От росомахи пахнул противный запах. Живучая росомаха пускала в ход все имеющиеся у нее от природы способы самообороны.
Подошел Ялэ и острым пальмо докончил страдание животного.
— Смотри, маленький какой, а зверя убил. Куда кушать стал бы?
— Какого зверя, старик?
— А вон, — махнул охотник в сторону сохатого.
— Так это росомаха?
— Да, дружка, росомаха.
— Как же она?
— Сидит на дереве и ждет, когда зверь под него подойдет. Зверь подойдет — ест, спокоен. Росомаха прыгнет на голову и лапами царапает и рвет оба глаза. Потом смотрит, куда умирать пойдет зверь. О дерево голову разобьет, — упадет зверь, сил у него больше нет. Росомаха горло перекусит — есть, ест, ест. Потом спит. Опять ест, ест. Опять спит. Пока не кончит все — не уйдет, здесь будет. Однако пойдем, его трогать нельзя до утра. Дух шибко плохой.
Сумерки, в которых слились очертания окружающих деревьев, быстро сошли на землю. Тайга, молчаливая, как стена, продвинулась ближе к мерцающему костру.
Устроившись на мягкой постели из ветвей хвои, Ялэ спал, по-детски улыбался во сне и бормотал иногда непонятные слова.
Бенетося вынул изо рта такую же старенькую, как и он сам, якутскую гамзу — трубку, закурил и закрыл выцветшие от времени и солнечного света глаза. Я приготовился слушать. Размеренно покачиваясь, охотник заговорил глухим, сдавленным голосом, похожим на тупой звук шаманского бубна — пензера:
— Пять раз снег покрывал землю с той поры, пять раз солнце надолго уходило с нашей земли, и эвенки каждый раз боялись, что оно ушло совсем. Тем временем ураса моя далеко от Брата Моря стояла, между двумя тунгусскими реками, в лесах, у озера Хуриинда — озера рыбы сиг. Недалеко от урасы была моя святая чалбан — роща. В ней я жертву Ун-Тонгу клал, шаман танцовал там перед каждой охотой, в бубен бил, я своему богу — хаге губы много салом мазал, чтобы он добрый, сытый стал, зверей ко мне послал. По законам эвенков в роще Ун-Тонга стрелять зверя нельзя, дерево рубить нельзя. Нельзя богов леса обижать, злить нельзя. Они не прощают обид, долго помнят. Хорошо я жил тогда: зверя много бил, шибко много рыбы добывал. Пошел одним временем в рощу — голову оленя понес хаге. Черный зверь стоит у дерева, на меня смотрит. У охотников закон есть: не беги от черного зверя, он будет знать — сильный ты, не боишься его и сам уйдет. Я стою — зверь стоит. Басо стоит, молчит. Потом зверь идет ко мне. Подошел зверь совсем близко, взял голову оленя из рук, понюхал, свежая голова была, понравилась она ему. Я стою. Зверь размахнулся и ударил меня когтями по лицу. Закричал я и упал, ум потерял. Долго лежал, ум пришел обратно, сел, смотрю: Басо рядом лежит, весь в крови. Ничего, не умер тогда, боги не пришли за мной.
