кедра. Но прыжок в испуге рассчитан плохо. Пролетев метров пять по воздуху, врезавшись в нижние ветки кедрача, векша ломает молодые сучки и падает в снег. Нерпа бросается к ней, но ни одна собака не догонит проворного зверька на глубоком снегу: преследователь проваливается в снег по горло, а векша частыми прыжками устремляется к кедру. Бенетося спокойно стоял, дожидаясь, пока улюка взберется на дерево. На земле в снегу бить белку опасно: шкуру испортить легко, а на дереве вернее и сподручней.
Добравшись до основания кедра, белка начинает красивое восхождение по отвесному препятствию. Острыми коготками впивается в кору и отрывочными прыжками начинает винтообразный подъем по стволу, ловко обходя сучья и искривления. Прыжки белки до того быстры, что уловить их почти невозможно. Создается впечатление что белка ползет, как змея. Во время подъема слышится тихий равномерный царапающий шум. Взобравшись на вершину кедра, зверек оглядывается по сторонам, отыскивая ближайшее удобное для прыжка дерево. Но тут пуля из «фроловки» пронзает его глаз и мозг. Убитая наповал белка падает вниз, к ногам торжествующей Нерпы. Все чаще попадается белка. То тут, то там разносится по тайге безостановочный позывной лай Нерпы, то и дело ухает «фроловка». Промысел в разгаре. Пока среди добытых шкурок нет ни одной не местовой белки. «Местовая» белка — темная, настоящая сибирячка- северянка. Ожидаемые «ходовые» белки, предвещанные клестами, еще не показались, хотя и без них в тайге очень оживленно: белка вышла, как говорят белкуны, густо, плотно. За поясом Бенетося уже порядочное количество тушек улюки, старику некогда даже ободрать их; но он все еще азартно обстреливает деревья. Кажется, они с Нерпой неутомимы, не замечают ни времени, ни усталости, ни голода, ни затейливо пройденных километров. Мою добычу можно зажать в кулаках обеих рук — шесть шкурок, да и те изрешетены в самых досадных местах: в боку, на хребте.
Принято считать, что белка живет только в дуплах деревьев. Это не верно. В северной тайге белка большей частью сама строит себе гнездо по своему вкусу и характеру. Эвенки называют гнездо белки гайном. В лесах, где белка не обоснуется надолго, а живет проходом, она довольствуется гнездами всевозможных птиц: сорок, ворон и даже гнездами хищных птиц. Нередко, как будто бы безобидная, белка, забравшись в гнездо птицы, поедает яйца, птенцов и не прочь полакомиться взрослым стрижом или клестом. Отвоеванные гнезда белка обычно приспосабливает для себя, наводит над ним непромокаемую крышу, внутри устилает мягким мхом. Но самые совершенные, удобные гнезда белка строит в лесах, изобилующих орехами, сосновыми и еловыми шишками и грибами. Тут она проявляет необыкновенное умение, изобретательность, рвение, изготовляя теплые, комфортабельные жилища. Гайно имеет шарообразную форму, стенки его свиты из тонких прутьев и веток и зашпаклеваны иглами и мхом. Никакой дождь не промочит гайно. Как правило, белка устраивает гнездо у основания крепкого сучка, возле главного ствола дерева. В жилище белки не менее двух выходов, один из которых обязательно расположен против ствола. Несколько ходов нужны зверьку для спасения в случае опасности (от нападения куницы, например) и от непогоды. Залезая в гнездо, белка закрывает отверстие щитом и, уткнув мордочку в пушистый мех хвоста, дремлет. В случае непогоды в гайно скрывается по нескольку зверьков сразу. Пусть бушует ветер, пусть снег пуржит, пусть тайга ломается под сухим морозом: где-нибудь близко от гнезда у белки есть склад, там и орехи, и молодые побеги, и грибы, развешанные на острых иглах хвои.
Одно из таких гнезд нам разыскала Нерпа. Всполошенные лаем собаки и нашим приближением пять белок проворно скрылись в гайне на высокой сосне. Потеряв из виду белок, Нерпа растерянно оглядывалась и виновато взвизгивала. Старик жестом приказал ей молчать и, подойдя к сосне, резко свистнул, подражая цоконью белок. На вызов из гайна показалась шустрая большеглазая головка, огляделась по сторонам и исчезла. Безрезультатно повторив свой маневр, Бенетося поднял к гайну мелкокалиберку и заставил меня карябать кору дерева.
— Тихонько шурши рукой, как она лезет, — прошептал он, — улюка подумает — еще одна идет.
Я начал скрести кору. В отверстие гайна показалась белка. Она села на задние лапы и, кокетливо наклонив голову набок, с интересом глядела вниз. Метким выстрелом Бенетося снял белку: она упала прямо в пасть Нерпы.
— Давай еще шурши, — снова прошептал старик.
На этот раз из гнезда показалась только голова. Выстрелив в любопытный глаз зверька, Бенетося уложил его, но белка упала внутрь гайна. Карябание больше не помогало. Бенетося загорячился.
— Какой худой улюка! — вскричал старик. — Много там есть, пошто не глядит, бей, парень, беда шибко, — приказал он, подавая мне топор, — беда шибко бей!
Я с силой колотил обухом топора по стволу. Сосна гудела, содрогалась, но ветви оставались пустыми, как будто необитаемыми. Белки сидели в гнезде смирно, не показываясь, вероятно, тесно сбившись в груду вместе с мертвой.
— Руби, дружка, — азартно кричал старик. Глаза его зажглись упрямыми блестками, губы дрожали. — Совсем дерево руби.
Я рубил, пока не смок, как в тропический полдень. Нетерпеливый Бенетося отобрал топор и продолжал рубить толстую сосну. Наконец восьмивершковая громадина перерублена, и сосна со стоном и свистом грохнула на снег. Ни во время рубки, ни во время падения дерева ни одна белка не выпрыгнула из гайна.
Только что ветви коснулись снега, мы бросились к гнезду. Там никого не оказалось! Напрасно мы засовывали руки во входные отверстия и обшаривали жилище — кроме мертвой белки, там никого не было.
Негодующее восклицание Бенетося, перемешанное с оттенком восхищения, раздалось надо мной. Далеко от дерева неожиданно вынырнула из-под снега шустрая головка с мохнатыми ушами и, осмотрев местность, снова зарылась в снег. Видимо, в момент соприкосновения ветвей со снегом белки выбрались из гнезда, зарылись под снег и шли под ним, скрываясь от глаз охотника. Вскоре в разных направлениях от нас вынырнули еще две головы. Одну из белок откопала чуткая Нерпа и задушила, а две другие все-таки добрались до корней деревьев, выскочили из снега и мигом залезли на ветки, скрываясь в густом подседе. И все же Бенетося, конечно, не дал уйти ни одной. Все пять обитателей гайна стали жертвой его метких выстрелов.
...Буйные мартовские теплые ветры ударили оттепелью. Солнце, не скрываясь за горизонтом, ослепительно светит на землю. Снег — целинный, непримятый — искрится тысячами световых пронзительных иголок, вызывая раздражение глаз. В полдень, когда солнце светит особенно ярко, беличий промысел затихает. Белка спит в гнездах, охотники отдыхают. Зато вечерами, светлой ночью и ранним утром особенно шумны и многочисленны суетливые беличьи хороводы. Тут уж охотнику не до отдыха. Ружье нагревается, плечо побаливает, и собака излается до хрипоты. И все-таки, несмотря на горячую пору, нынешний промысел белки куда легче, чем был он еще совсем недавно, до прихода в тайгу и тундру Великого Красного Закона. В те годы белкование было особенно тяжелым, изнурительным. Промышляли зверя неудобными допотопными кремневками, забивая заряд в дуло. Для стрельбы таскали с собой треногу, на которую клали граненое тяжелое дуло ружья для правильного прицела. Вместо пуль и дроби пускали в ход свинцовую проволоку. Надо стрелять — откусывалась от проволоки «пуля» и загонялась в дуло. У многих стариков-охотников во рту нет передних зубов: съели они их вместе со свинцом. Обладать кремневкой — и то было счастьем. Чаще охотились с луком. Увидит белку охотник, натянет тугую тетиву и посылает в зверька тупоносую стрелу. Стрела тяжелым концом ударит белку — оглушит. Падает белка на снег. А тут ее собаки или сам охотник душат. Много не набьешь из таких «орудий».
В полдень усталый Бенетося опустился, наконец, в снег. Затихла белка, можно отдохнуть, вскипятить чай, содрать шкурки и подсушить их на солнце и в дыму костра. От этого шкурки прочнее и легче делаются. На длинном шесте Бенетося развесил больше тридцати пар сереньких шкурок — однодневный свой убой.
— Когда упал первый снег нынче, улюка дошла до цвета[77], я первый в нашем колхозе вышел на промысел. С той поры сдал на факторию шестнадцать сотен шкурок, по три рубля пятьдесят копеек шкурка. Считай, сколько будет? Еще сдам четыре-пять сотен. Много?
Помолчав, старик снова оживился и пообещал:
— Скоро свадьбу видеть будешь, сейчас как раз время. Беда смешная свадьба у белки, бить ее будем много.
Действительно, в сумерках, что называется в северной тайге ночью, мы набрели на беличью свадьбу. На раскидистом кедре прыгало и суетилось тринадцать белок. Все зверьки, за исключением «невесты», были
