немного от общения с любимой девушкой, но все еще пытался быть строгим. – Это может плохо закончиться.
– Я трудностей не боюсь, – гордо выпятив грудь вперед, сказала Леська. – Мы будем жить долго и счастливо и умрем в один день!
Кочкин прикрыл глаза и попытался сконцентрироваться и понять, о чем идет речь. Может быть, Олеся настолько вжилась в роль жертвы, что смерть для нее перестала быть чем-то пугающим и прискорбным? И, кажется, она считает, что он, как честный следователь, должен обязательно умереть вместе с ней.
– Вы о чем? – спросил он, не выдержав накала собственного мозгового процесса, гадать же о том, что происходит в голове у девушки, стоящей перед ним, все равно бесполезно – она непредсказуема до кончиков ногтей.
– А вы о чем? – у Олеси в душе проклюнулось зерно сомнения. Пора бы уже перейти к поцелуям, а дело с мертвой точки не двигается.
– Сегодня я узнал, что вы вместе с Вероникой занялись собственным расследованием. Вы ездили на квартиру Митрохина Дмитрия Васильевича. Только не говорите, что это была просто прогулка или что вы соскучились по бывшему свекру – не поверю. Олеся Владимировна, вы должны обещать мне, что больше не будете вести себя так необдуманно и больше не будете подвергать свою жизнь опасности…
Максим Григорьевич осекся, потому что увидел, как задрожали Леськины губы. Она всхлипнула, и по щеке ее полетела слеза. Он тут же почувствовал себя неловко и растерянно и даже пожалел, что затеял этот разговор, но, с другой стороны, запретить эту самодеятельность было необходимо. И что же она расплакалась, он ведь не кричал, говорил только строго и по существу…
– А я думала, что вы… А вы… Как вы могли все так испортить! – Леська всхлипнула и вытерла слезы ладонью.
– Я, право, не понимаю… не стоит так расстраиваться. Почему вы так реагируете на мои слова?
Подавив желание притянуть девушку к себе и пожалеть ее, Максим Григорьевич сделал маленький шаг вперед. Но Леська тут же отскочила, взмахнула рукой и, постоянно всхлипывая, принялась обрушивать на Кочкина свое негодование:
– Сегодня я общалась с вашей мамой! Да!..
Собственно, Максиму Григорьевичу это уже сказало о многом, он почувствовал, как сердце екнуло и почти перестало биться.
– Она мне все рассказала! Вернее, она сделала мне предложение, и я, как дура, согласилась! Теперь понимаю, что это был опрометчивый шаг! Вы злой и нечуткий, ничего не видите и не слышите!
– А какое предложение она вам сделала? – спросил Максим Григорьевич, боясь, что Олеся после встречи с его матерью, которая наверняка закончилась плачевно, не захочет с ним общаться.
– Она попросила меня стать вашей женой! – Леська громко зарыдала, чувствуя, как обида ее вырастает до гигантских размеров.
Кочкину показалось, что он задыхается. Расстегнув две верхние пуговицы рубашки, он сделал несколько глубоких вдохов. В его голове запрыгали недавно услышанные слова: «…и я, как дура, согласилась, и я, как дура, согласилась, и я, как дура, согласилась…» Пребывая в состоянии счастья, боясь и мечтая услышать ответ, дрожа от волнения, он задал следующий вопрос:
– А что же вы ответили?
– Согласилась, – буркнула Леся, чувствуя, что слезы отхлынули, а тело покалывают странные острые иголочки, точно воздух в комнате вдруг пропитался электричеством. Она подняла глаза и встретилась с влюбленными, искрящимися надеждой глазами Кочкина. Ни разу в жизни она не видела ни у кого такой яркой, чистой, искренней и притягивающей, точно магнит, радости. – Согласилась, – более твердо повторила она и робко улыбнулась.
Максим Григорьевич обхватил свою голову руками, взъерошил волосы и бросился к Олесе с объятиями. Сначала робко поцеловал ее в нос, потом осторожно коснулся губами ее губ, прошептал: «Моя мечта сбылась», и стал целовать ее так, что у Леси по телу пробежала волна желания, а в душе зацвели незабудки. Отвечая взаимностью на страстные прикосновения, она решила не покупать фату, а остановиться на маленьких беленьких цветочках и свадебных заколках.
Через три минуты они сидели на диване, держась за руки.
– Пообещайте, Олеся Владимировна, больше не подвергать свою жизнь опасности и еще пообещайте, что никакого самостоятельного расследования вести не будете. Как вообще вам такое пришло в голову?!
– А почему бы и нет? Между прочим, речь идет о моей жизни, и мне решать…
– Речь уже давно идет о вашей смерти! – перебил Кочкин.
– Вы опять намекаете на то, что я ни на что не способна, а я уже, к вашему сведению, раздобыла интересную информацию… – Леська осеклась, потому что радовать Кочкина раньше времени не планировала.
– Я даже не собираюсь это обсуждать, – строго сказал Максим Григорьевич, сжимая ее пальцы в ладони. – Вы будете сидеть в квартире, а я буду искать преступника. Я сам обо всем позабочусь и смогу вас оградить от надвигающейся опасности.
– Ах вот как, – Леська выдернула руку и скривилась, – «вы будете сидеть в квартире, а я буду искать преступника», – повторила она, подражая голосу Кочкина, – может быть, после свадьбы вы вообще потребуете, чтобы я стала домохозяйкой и проводила время стоя у плиты и гладильной доски?!
Она резко поднялась, гордо вздернула нос и со словами: «Не дождетесь!» вышла из комнаты, громко хлопнув дверью. Через несколько секунд дверь приоткрылась, и в Максима Григорьевича полетели простынка, подушка и тонкое сложенное одеяло.
Кочкин вскочил, возмущенно мотнул головой, нахмурился, поджал губы и стал решительно раздеваться – вот как, ну как ей объяснить, что он беспокоится и боится ее потерять?! Он тут же замер и покачал головой. Дурак, какой же дурак, так и надо было сказать – «Я жить без тебя не хочу и не могу, ты самая лучшая… я люблю тебя…» Кочкин вздохнул, мысленно отругал себя за то, что не смог подобрать нужных слов, и лег под одеяло.
Сон не приходил: Максим Григорьевич вспоминал, как он целовал Олесю, и улыбался. Он решил прямо с утра еще раз с ней поговорить и обязательно признаться в любви и конечно же попросить ее руку и сердце, так как сделать это он должен сам. Очень надеясь получить согласие, он закрыл глаза, но ему тут же пришлось их открыть… Дверь скрипнула, и в комнату проскользнула Олеся. Остановившись около стола, она жалобно шмыгнула носом.
– Иди ко мне, – попросил Максим Григорьевич и откинул одеяло.
Леська скользнула к нему под бок, улыбнулась и почувствовала, как тонет в нежности и поцелуях.
* * *
Утром все спорилось: яичница удивила тем, что не подгорела, булочка в микроволновке не засохла, а кофе не напомнил горькую микстуру с ржавой пенкой. Флюиды семейного тепла и уюта разносились по квартире, переплетаясь с ароматами приготовленного Леськой завтрака. Накормив любимого, получив порцию комплиментов и благодарностей, она некоторое время пребывала на вершине блаженства. Потом, вспомнив, что Кочкину пора на работу, расстроилась и поплелась к холодильнику делать ему бутерброды к обеду. Собственный поступок так Леську удивил, что минут пять она стояла около стола с батоном колбасы в одной руке и буханкой ржаного хлеба в другой, – раньше такой заботливой она не была.
– Это любовь, – тихо сказала Леся и, найдя оправдание своим действиям, принялась старательно готовить бутерброды. Украсив каждый веточкой укропа, она завернула их в пищевую пленку и положила в пакет. Проявлять заботу ей даже понравилась, и она решила в самое ближайшее время записаться на кулинарные курсы.
Проводив Кочкина на работу, Леська немного послонялась по квартире, посмотрела на часы и, придя к выводу, что все порядочные люди уже должны быть на ногах, стала звонить Нике – поделиться
