Спич

31

Следующим утром Евгений Евгеньевич, дурно спавший – урывками, то проваливаясь в сон, то вдруг вздрагивая и тяжело переваливаясь на другой бок, – очнулся в тоске от недобрых предчувствий. Чтобы не поддаваться тяжелому настроению, побрился начисто, тщательно оделся, повязал шелковый галстук – при том что галстуков обычно не носил, лишь по протокольным случаям, проверил, чист ли носовой платок в левом внутреннем кармане пиджака, аккуратно уложил седую прядь направо – так настоящие джентльмены готовятся к казни. И отправился в ресторан – номер ему опротивел, здесь было холодно и душно, и сердце часто билось после бессонницы, как птица, как пойманная птица, сказал бы милый добрый Павлуша.

Позавтракал безо всякого аппетита, сжевал бутерброд со сливочным маслом и черной икрой, непременное блюдо с красной чечевицей в сердцах и с отвращением отодвинул. Хотелось выпить, но Евгений Евгеньевич не решился рано утром спрашивать алкоголь у официантов. Так что придется пойти в номер к своему бару. Вернувшись, Евгений Евгеньевич обнаружил, что за время его отсутствия из номера пропал мобильный телефон. А из кармана второго пиджака, висящего в шкафу, – паспорт и обратный билет на самолет с непроставленной датой: он положил туда документы для сохранности, чтобы, не дай бог, не обронить.

Больше ничего взято не было, хотя в его вещах очевидно рылись. Евгений Евгеньевич набрал шифр, залез в сейф, деньги были на месте. Опустился на диван, и сердце его не просто часто, со сбоями билось в груди, но всхлипывало и рыдало: то, чего он втайне боялся больше всего на свете, страшился всю жизнь, с самой своей порочной мятежной юности, как втайне страшились многие беззащитные люди его предпочтений, случилось – его арестовали. От тоски, тоски и страха, немели руки и ноги – сосуды ни к черту. Пусть не отправили в тюрьму, но иначе, как домашним арестом, это не назовешь. Сдерживаясь, чтоб и впрямь не разрыдаться, Евгений Евгеньевич громко взывал к невидимому хозяину своей судьбы, моля о милосердии. Он говорил, захлебываясь и заикаясь, промокая платком слезы, то и дело выступавшие в уголках глаз, что ни в чем не виноват, что парень по глупости сам сорвался с балкона и еще что-то, столь же малоубедительное. Но монитор глухо молчал.

Он налил в бокал виски, глотнул, чуть успокоился и принялся рассуждать, насколько мог, здраво. Итак, что ему могут инкриминировать? Первое – он зазвал к себе в номер мальчишку с целью его соблазнить. То, что тот напросился сам, дела не меняет, мог ведь и не пускать, тем более поздно вечером. Угощал его крепкими спиртными напитками, то есть намеренно подпаивал. Далее, спасаясь от приставаний старого педераста, парень выскочил на лоджию. Но совратитель пытался схватить его и там, и парень в панике вскочил на парапет, оступился и рухнул. И, хотя все было не так, совсем не так, но, глядя со стороны, складывалась такая картинка, вспомнил он не к месту свою косноязычную московскую коллегу. Евгений Евгеньевич пытался ведь обнять юнца – так с раскинутыми руками его наверняка и зафиксировали камеры наблюдения…

Евгений Евгеньевич мотался по комнате, метался, заставлял себя присесть и сосредоточиться, но тут же вскакивал, его бил озноб. «Германн задрожал, как тигр», – вспомнил он невесть почему из «Пиковой дамы»: интересно, где Александр Сергеевич мог видеть дрожащего тигра, не в зоосаде же. И захохотал. Но это был очень нервный, очень нехороший смех, так смеются несчастные люди от безвыходности и отчаяния.

Итак, он пленник. Накинув свою лисью шубу поверх костюма, Евгений Евгеньевич со стаканом в руке вышел на балкон освежиться. Снизу раздались крики, Евгений Евгеньевич выглянул: под самым его балконом, на том месте, где ночью лежало на земле тело Алима, стояла группа мужчин и женщин. Мужчины были одеты в европейскую одежду, какую носят в бедных мусульманских странах третьего мира, а женщины – в глухо повязанных платках. Они что-то кричали гортанно на своем непонятном языке и грозили кулаками. Женщины причитали, подвывая.

Евгений Евгеньевич подался назад, споткнулся о порог, чуть не упал на спину на ковер, влетел в номер, натолкнулся на стол. Настоящий ужас охватил его. Он бросился к двери, запер ее еще на один замок, придвинул вплотную к двери кресло. Потом невесть зачем задернул плотно все шторы – и в спальне, и в кабинете, и в гостиной. Руки тряслись, ноги подгибались, мысленно он рисовал картину, как разъяренная восточная толпа разрывает его в клочья. Вспомнилась гибель Грибоедова в Персии, но у того хоть был револьвер. И телохранитель казак… Единственным человеком, который теперь мог спасти Евгения Евгеньевича, эстета и театроведа, виньетку на полях культуры, был банкир и магнат, хозяин этих глухих диких мест Равиль Ибрагимов…

В дверь постучали. Сначала деликатно, потом настойчиво.

– Кто там? – спросил Евгений Евгеньевич хрипло, ужас обессилил его. Степень его отчаяния была так велика, так чрезмерна, что Евгению Евгеньевичу уж стало как будто наплевать на собственную судьбу, будь что будет.

– Спасибо, я уже позавтракал, – громко сказал он и вновь поймал себя на цитате, на том, что произнес фразу из «Женитьбы», нет, там не так, капитан Жевакин отвечает Яичнице: «Спасибо, я тоже завтракал». Что еще может нам помочь в тяжкие минуты жизни, мелькнуло у него, – литература, одна литература.

– От хозяина, – ответил ему знакомый голос стальнозубого татарина.

Отодвинув кресло, Евгений Евгеньевич дрожащими руками отпер дверь, предчувствуя, что сейчас на него наденут кандалы, нарукавники или, как там у них, – наручники. Татарин вкатил тележку, на подносе лежал кейс, точь-в-точь такой, как в прошлый раз.

– Обедать ждут в ресторан, – произнес татарин. И вышел.

Даже деньги сейчас не порадовали Евгения Евгеньевича – все равно чужие, он отпер сейф и впихнул туда рядом с первым и этот увесистый чемоданчик, даже не открыв крышку. Тем не менее сообразил: нет, не все чужие, пятьдесят его. Налил виски, взял банан, сел на диван, и телевизор опять ожил. Как и в прошлый раз, Равиль был доброжелателен.

– Кушайте, кушайте, – сказал он с экрана, – деньги вы получили сполна. Ваша речь понравилась.

То есть они еще и порылись в компьютере, сообразил Евгений Евгеньевич, но этот факт оставил его равнодушным.

– Хороший спич. А ваш… гость, он поправляется. Правда, трудно сказать – будет ли он ходить, – продолжал Равиль ровным голосом. – Поврежден позвоночник, смещение дисков. Линейно. – Теперь это словечко означало не одобрение, а нечто вроде однозначно. – Ну, со следствием мы дело уладим.

«Ага, я под следствием, – подумал Евгений Евгеньевич отстраненно, – вот и славно». И откусил банан: он смутно засомневался в правдивости слов Хозяина. Что-то в них было не то, что-то фальшивое…

– Но вам придется у нас задержаться.

– И надолго? – поинтересовался Евгений Евгеньевич, жуя. Он задал этот вопрос спокойно, даже буднично, будто уже знал об этом, будто речь шла не о нем – о постороннем человеке.

– Во всяком случае, до церемонии. Операцию мы оплатим, но тут вот какое дело…

«Последнее отбирают», – горько ухмыльнулся Евгений Евгеньевич, на минуту к нему вернулась способность трунить над собой. Впрочем, что ему оставалось. О парне всю ночь и все утро он старался не вспоминать, ему не было его жалко, скорее напротив: ведь это тот стал источником неприятностей Евгения Евгеньевича. Да что там неприятностей, мягко сказано – беды, настоящей беды…

– Дело такое, мы купили собаку, – продолжал Равиль в телевизоре.

– Собаку? Какую собаку?

Упоминание о собаке опять напугало Евгения Евгеньевича. Он вспомнил: спускаю один раз.

– Мастино-неаполитано, знаете такую породу?

«Линейно», – хотел ответить, но удержался. Потому что сообразил наконец, что интеллигентное «линейно» заменяло Равилю блатное «в натуре».

– Большая, с брыльями, слюнявая, поздравляю, – пробормотал он.

– Очень породистый щенок. И очень дорогой. Так вот, я хочу, чтобы вы придумали ей имя. Благородное