долгожительница, кричит он… отпихиваясь, отталкиваясь в поту… змеиное какое слово… долгожительница… хрипит, долгожительница, шепчет уж наяву…
И снилось:
качает она на руках внучка…
маленький внучок, года нет, спеленутый, разевает беззубый рот, кричит, разевает — и дверь у ней за спиной приоткрывается…
она думает: соседка пришла… входи, говорит… обертывается — Пашка стоит!..
щурится, подмигивает, ногами перетоптывается: позволь-те-с пройти-с?
в перчатках кожаных: позвольте-с? не узнаете-с? я вот шоколад для вас обеих приобрел-с…
отодвигается она от него — Пашка, ух ты, господи… а он в усах, при перчатках, в шевелюре, совсем молодой… улыбается в самые глаза, усы поправляет, тянет черную в перчатке руку ко внучку: брось, Марья…
как же?..
брось!..
да ты посмотри, какой махонький… года нет… видишь, плачет… твой внучок… брось, гулять будем!
И приступает, и лапищу тянет…
и уж не в своей комнатке… соседка за стеной… коврик, стиранный недавно, над постелью… свинья- копилка на серванте, почти четыре рубля мелочью… а посреди горницы посреди его… и печка… и кровать высокая, широкая, занавеской призанавешена… свекровь смотрит из угла… сложила руки на животе, смотрит глазками…
и сама она — еще молодая… еще двадцати нету… только из деревни, а на руках — внучок… как же, господи… молодая совсем, а с внучком на руках…
плачет внучок, разрывается, а она шепчет: твой внучок, а то чей же… твой…
и страшно ей, и стыдно, и ноги подгибаются…
ворот душит…
но качает внучка, к груди прижимает…
а Пашка смеется, зубы молодые во рту…
твой, чей же…
смеется…
твой…
ржет… свекровь из угла — пальцем тычет: глянь-ка ты на нее, глянь…
глядит она: никакого внучка у ней на руках… шерсти пук, веретено с острым кончиком обломанным, какое дома у нее, пряжи спутанный моток…
И снилось:
идет он по их дачной улице…
знакомая улица, вот дом правления, вот Суворовы живут…
и вместе: вовсе это не Мичуринец, все незнакомое, улица чужая, здания правления на нужном месте нет… он идет к лесу, а впереди отчего-то пустое место: поле не поле, пустырь не пустырь… и бежит рядом собачонка…
симпатяга, мордочка черноносая, сама рыженькая, над карими глазами рыжие человеческие реснички… не бежит даже, а вышагивает в такт его шагам…
никогда у них такой собаки не было, никогда он такой собаки не видел, но в то же время — какую-то нежность в нем вызывает эта собачка… снизу взглядывает смышлеными глазами… и он то и дело на нее смотрит: не потерялась ли?
да и собачка ли это? что-то в ней не собачье… все вроде бы на месте: и шерсть волнистая, на лапах носочки белые… но какая-то она по-человечьи веселая, доверчивая, детски смышленая… а главное — очень он боится ее потерять…
идут рядом…
она иногда подпрыгивает, тычется ему в ладонь мокрой мордой, он даже останавливается от нежности… глаза опускает: она смотрит на него и смеется…
собака, а смеется…
между тем вокруг не теплая летняя дачная улица, а совсем пусто… только сырая жухлая трава, неба не видно, воздух прогорклый, затхлый… рытвины какие-то, воронки… и наползает туман нехорошего, тусклого, тоскливого цвета…
в некоторых рытвинах видна мутная жижа… валяются консервные банки…
спутница его все чаще задирает морду, но уж не смеется, глаза жалобные, человеческие…
он хочет ей объяснить, что никогда ее не бросит, что она не должна ничего бояться, пока он есть у нее и может ее защитить…
он наклоняется к ней, открывает рот, чтобы шепнуть, но их разъединяют хлестко машущие ветвями кусты…
он бросается в одну сторону, в другую, зовет ее, ветви хлещут его… оказывается в каком-то с изрытыми берегами замусоренном русле… русло расширяется… видны какие-то впадины, пещеры, гроты… повсюду сидят люди… на корточках, прямо на земле…
перед всеми бутылки или кружки с пивом… на газетах — убогая пища… и каждый ухмыляется, глядя на него, качает головой, и обгладывает куски вяленой рыбы, и что-то шепчет другому, кивая на него головой…
и всем он неприятен, это сразу видно, всем смешон, всем досадно оттого, что он здесь…
и видит он вдруг: и здесь, и там сидят такие, как его, собачонки…
он смотрит направо: повсюду рыжие собачонки…
смотрит налево… волнистые, черноволосые, на него не глядят, а умильно ждут от этих мужиков подачки… бродяжки, бродяжки…
он делает шаг к одной, нагибается… к нему повертывает лицо маленькая девочка… делает знак: подожди… потом что-то важно и взросло втолковывает группке пьяниц…
чувство жалости к себе, чувство потери так остро, что он отворачивается…
и вдруг — в его руке оказывается ее детская ручонка…
такой прилив радости, такое облегчение… он быстро ведет ее за руку прочь, понимая уже, что это Машка, его дочка… ведет прочь… безмерная радость, счастье заполняют его существо… а вокруг нарастает ропот…
он ведет ее… по сторонам мужчины вскакивают на ноги… протягивают к ним руки… кричат что-то угрожающее, побросав свое угощение…
он втягивает голову в плечи… он чувствует себя готовым на любое унижение… только б не отняли у него ее, только б позволили с ней уйти…
недовольство вокруг растет… он чувствует опасность, но не чувствует страха…
он смотрит на свою девочку и целует ей влажную ладошку, й это, конечно, не Машка, а кто-то другой, девушка, влечение к которой все острее… только б уйти, только б уйти…
и виснут какие-то облака над ним… и делается душно…
и только ее рука в его руке… только ее рука…
И снилось,
жарко, надрывно:
с ним подходит она к постели…
в своей комнате, в родительской квартире, к своей постели…
отбрасывает покрывало… а он нетерпелив, он смотрит на нее жадно, и ей хорошо…
она наклоняется поправить постель и видит — все одеяло утыкано мелкими торчащими острыми иголками… кто ж это колдует? — думает она… кто ж это колдует?..
откуда эта мысль о колдовстве?.. от самой этой мысли ей делается страшно…
а он ждет, она чувствует, с каким нетерпением он ждет…
она принимается вынимать иголки, то и дело укалывается, торопится… чувствует — одна впивается ей в руку…
