прояснилось.
– А-а... – протянул он. – Вы об этом подлом цыгане? Ну да, каналья обвел меня вокруг пальца, сперва пообещал полсотни пистолей, а потом вывел аккурат на таможенников. Я едва ноги унес. Очень хотел с ним рассчитаться, но куда там!
– Где это было? – спросил я. – Мушкетон, повтори мне, пожалуйста, название этого городка, в котором тебе пришлось отсиживаться в погребе, пока таможенники тебя искали.
– Так я же и говорю, – воскликнул он. – Барселона!
Я глубоко вздохнул и разжал пальцы. Он тут же повалился на топчан, служивший ему постелью, и без промедления захрапел во всю мочь. Но я уже услышал все, что мне было нужно, и вернулся к себе в комнату. Сел, не зажигая света, и тщательно обдумал идею, пришедшую мне в голову.
– Барселона, – шептал я, – Барселона... Ах, какое красивое название, какой замечательный город... Как это славно, милый Мушкетон, что именно в этом городе тебя надули твои дружки-контрабандисты... И какой же ты молодец, Мушкетон, что вспомнил об этом именно сегодня! И именно сегодня ты рассказал мне об этом...
Словно в ответ на мои слова, Мушкетон всхрапнул с такой силой, что оконное стекло мелко задрожало. Я засветил свечу, положил перед собою полученный приказ, и принялся его перечитывать. Арамис оказался прав – любое письменное распоряжение можно исполнить и так, и эдак. И чем лаконичнее приказ, тем больше возможностей он предоставляет. Нужно лишь тщательно все продумать.
– «Предписываю, – читал я вполголоса, – предписываю господину Портосу, кадету роты барона Дезэсара, взять под стражу ростовщика еврея Исаака Агасферуса Лакедема, проживающего в собственном доме на улице Кассет. Означенного ростовщика, а так же его жену и дочь Рашель, проживающих в том же доме, также взять под стражу. Исаака Агасферуса Лакедема, Сюзанну Лакедем и Рашель Лакедем господин Портос должен препроводить в специально предназначенном для этого экипаже из Парижа в Барселону. В Барселоне арестованных надлежит передать представителям городских властей». Стремительная подпись первого министра венчала этот текст, который господин Портос вскоре мог повторить наизусть и даже указать – где и какие царапины оставило перо на бумаге.
Я чувствовал себя словно в лихорадке. Тело сотрясала крупная дрожь, даже руки, в которых я держал лист за подписью самого кардинала Ришелье, отказывались слушаться. О, какую опасную игру я сейчас затевал! Как глубоко старался я запрятать свои планы – даже от самого себя. Как будто боялся, что даже во мне самом, в душе моей таится шпион, который способен раскрыть тайну его высокопреосвященству или святейшей инквизиции.
Вместе с тем – и это удивляло меня самого, – я не испытывал никакого страха перед будущим. И возбуждение, охватившее меня, причиной имело отнюдь не страх, а азарт. Сладковатый аромат горячего воска кружил мне голову, и от того азарт обретал болезненную окраску, а тени, качавшиеся по стенам спальни, становились все более причудливыми.
«Вы уверены, Исаак, что все продумали и ко всему готовы?»
Голос отца, Авраама де Порту, прозвучал так отчетливо, что я вздрогнул. Разумеется, это было всего лишь игрой воображения. Тем не менее, я продолжил эту игру – я ответил вполголоса:
– Да, отец, мне кажется, что я продумал все. Или, во всяком случае, я ко всему готов.
«Понимаете ли вы, чем это грозит?»
– Понимаю. Это опасная игра, которую я собираюсь вести против всесильного первого министра.
«Кто вы, Исаак, и кто он?»
– Я ваш сын, – ответил я. – Я – сын человека, бросившего вызов инквизиции. И значит, я могу выиграть у его высокопреосвященства.
«Верите ли вы в успех? Верите ли вы в то, что сможете вернуться в Париж и при этом оставаться в безопасности?»
– Да. Я верю в то, что мне удастся спасти семейство вашего друга Карлуша душ Барруша. И я верю в то, что смогу исполнить клятву и отомстить вашему убийце. И я сделаю это, не изменяя присяге и не нарушая приказ.
Но голос мой при этом не был достаточно твердым. Возможно, поэтому тень отца неслышно метнулась в угол и растаяла в сером свете занимавшегося утра – вместе с другими ночными тенями. Воображаемый разговор с отцом окрасил мое нетерпение в тревожащие тона. Я задул свечу и спрятал приказ. Одевшись в дорожное платье, я растолкал Мушкетона и велел ему собраться поживее. При этом я приказал моему слуге почистить не только мои пистолеты и шпагу, но и свой мушкет, и взять в дорогу достаточный запас пороха и пуль.
Из дома я выехал экипированным так, как будто направлялся на войну. Вместо бархатного камзола – желто-коричневая куртка-буфль из буйволовой кожи, теплый плащ, высокие ботфорты с красными каблуками. Мушкетон, в чрезмерном рвении, приготовил даже каску и кирасу, но их я, разумеется, оставил дома. Зато пистолеты в седельных кобурах были заряжены, дорожные сумки хранили немалое количество пуль и пороха, запасные фитили и даже запасной клинок для шпаги. На плече Мушкетона, гордо вышагивавшего у стремени, покачивался его грозный тезка – отличный мушкетон с широким стволом, способный одним выстрелом послать в неприятеля десяток безжалостных пуль. Оружие это было очень удобно при стрельбе верхом. Слуге своему я отводил роль возничего, а, значит, и в его случае мушкетон был бы удобнее мушкета – в силу меньших размеров и удобства, когда нет времени на частую перезарядку. Кроме мушкетона мой верный спутник вооружился устрашающих размеров охотничьим ножом. Редкие прохожие провожали нас взглядами, в которых читались удивление и даже испуг.
В гвардейской конюшне я приказав Мушкетону запрячь пару уже ожидавших лошадей в выбранную ранее карету, а затем сложил весь арсенал в большой ящик, крепившийся позади экипажа. Слуга мой занял место на козлах, и мы отправились к дому, в котором проживало семейство Лакедем.
По дороге в конюшню я больше думал о своем плане; сейчас же меня ожидало серьезное испытание. Я не мог сказать всей правды Лакедему. Значит, мне предстояло сыграть весьма незавидную роль вестника несчастья и исполнителя неправедного приговора.
Я велел Мушкетону остановиться в квартале от дома. Мне не хотелось, чтобы черная карета с зарешеченными окнами сразу же появилась у входа в дом. Вулкана я пустил шагом. Я еще не знал, как поведут себя Исаак Лакедем и его домашние, но хотелось мне больше всего, чтобы все оказалось уже позади. От сильного волнения у меня вдруг резко заболела голова. В это мгновение один из «лавочников», стоявший напротив особняка, быстро преградил мне дорогу. Я ткнул ему под нос приказ об аресте. Он испуганно отшатнулся – у меня при этом было, по-видимому, очень свирепое лицо, – но, разобрав, что предписывал приказ, облегченно вздохнул и даже заулыбался.
– Так вот почему, ваша милость, вы тут прогуливались ночью, – он заговорщически подмигнул. – А я-то вас сразу приметил, думаю – как бы этот великан не помешал... – «лавочник» оглянулся по сторонам и коротко свистнул. Тотчас, словно из-под земли, рядом с ним выросли еще трое, похожие друг на друга как братья.
– Мне сказали, что вас будет двое! – сказал я недовольно. – И что вам предписано только охранять имущество арестованных и не мешать мне!
– Так-то оно так, но вы сами виноваты, – ответил первый сбир. – Когда я вас увидел ночью, то и решил, что это как раз вы, ваша милость, задумали нам помешать. Нам ведь не сказали, что кроме нас пришлют еще кого-нибудь. Вот я и позвал на помощь. На всякий, знаете ли, случай. В одиночку с вами бы я никак не справился. Да и вдвоем тоже, – он с уважительно посмотрел на меня. Несмотря на то, что мысли мои занимал предстоящий арест, мне было лестно уважение даже этого презренного полицейского агента.
– Вы не тревожьтесь, – сказал он поспешно, – они сейчас уйдут.
Первый сбир – я понял, что он начальствовал над остальными, – отдал соответствующее распоряжение, и два его подручных исчезли так же неожиданно, как и появились. Сам же он и его напарник подождали, пока я спешился, и двинулись за мною на почтительном расстоянии. Уж не знаю, действительно ли они таким образом подчеркивали разницу в нашем положении, или благоразумно предоставили мне принять на себя первый удар негодования обитателей особняка.
Я решительно поднялся по давно знакомым ступеням, взялся за висевший на цепи бронзовый молоток и трижды ударил им в дверь.
На стук вышел хорошо знакомый мне Юго. При виде меня, старый слуга господина Лакедема заулыбался,
