мог попытаться бежать. Тогда бы мой план их спасения рухнул.
Если бы мы могли ехать, не останавливаясь – о, все было бы куда проще и легче! Я отдыхал душою в то время, когда Мушкетон, сидя на высоких козлах, лихо нахлестывал пару серых лошадок, запряженных в тюремную карету. Но время от времени приходилось менять коней на станциях (трудностей это не представляло никаких – бумага за подписью кардинала действовала безотказно, так что мне завидовали даже королевские курьеры, которых я пару раз оставлял без свежих коней). И вот тут следовало держать ухо востро: я был уверен в том, что вокруг, пусть даже невидимые мною, могли присутствовать шпионы его высокопреосвященства. В таких-то местах, в виду посторонних, мои подопечные могли выдать себя и меня неосторожным словом или даже жестом. Поэтому, скрепя сердце, я продолжал терпеть упорное нежелание Рашели даже смотреть в мою сторону, отказ Исаака Лакедема и его жены от того, чтобы разделить трапезу (вместо обеда на казенный кошт, Юго, с моего разрешения, покупал им снедь, и они трапезничали, не выходя из кареты).
Как я уже говорил, в Невэре мы заночевали, и завтракать нам пришлось вместе. Собственно, ни госпожа Лакедем, ни Рашель к завтраку не вышли. Они оставались в комнате; господин же Лакедем принял мое приглашение молча. Во все время завтрака он хранил презрительное молчание, едва притронувшись к еде; мой же аппетит не могли испортить ни его отношение, ни предстоящие трудности, самой малой из которых было презрение друга моего отца. Я поглощал лососину, приготовленную в пряном соусе из красного вина с многими специями, запивал ее превосходным бургундским. В конце концов, мне доставляло некоторое удовлетворение то, что я мог пировать и угощать господина Лакедема за счет нашего смертельного врага, дона Жаиме душ Сантуша – ведь деньги на дорожные расходы я получил именно от него. Это лишь разжигало мой аппетит, на отсутствие которого я, впрочем, никогда не жаловался.
Господин душ Барруш – а с момента отъезда из Парижа я про себя все чаще называл его подлинным именем – смотрел на меня с нескрываемым отвращением.
Отодвинув тарелку, я сказал:
– Не кажется ли вам, господин Лакедем, что, отказываясь от еды, вы тем самым лишаете поддержки собственных близких, тех, кому ваша поддержка чрезвычайно важна?
Судя по его лицу, он хотел что-то съязвить, но я не дал ему произнести ни слова:
– Вам необходимы силы – хотя бы для того, чтобы перенести эту дорогу. Голод лишит вас сил и добавит забот вашей жене и дочери. Ешьте. Если вас смущает мое присутствие – я вас оставлю.
Сказав так, я действительно вышел из-за стола и отошел к окну.
Краем глаза я заметил, что, после некоторого замешательства, ростовщик пододвинул к себе блюдо с рыбой и принялся за еду. Видимо, мои доводы показались ему разумными.
Дождавшись, пока он покончил с едой, я вызвал Юго и приказал ему отнести в комнату, где находились женщины, двух жареных цыплят и бутылку вина. Старик вопросительно посмотрел на хозяина. Господин душ Барруш молча кивнул, и слуга отправился выполнять приказ. После его ухода, ростовщик негромко сказал:
– Очень благородно с вашей стороны, господин тюремщик, заботится о здоровье узников. Надеюсь, и за это Господь не оставит вас своей милостью.
Я хотел промолчать на эту колкость. Но не удержался. По счастью, в столовой никого не было. Я сказал:
– Господин Лакедем, вместо того, чтобы оскорблять меня, может быть, незаслуженно...
– Незаслуженно?! – взорвался он. – Хотя да, ведь вас не в чем винить – вы всего лишь стремитесь выполнить приказ как можно лучше! Незаслуженно, черт побери!
– Да, незаслуженно, – твердо повторил я. – Я мог бы вам объяснить...
– Ничего не нужно объяснять, господин Портос, – перебил он с презрительной усмешкой.
– Тогда давайте просто поговорим, – предложил я. – О чем хотите. Отец говорил, что неторопливая беседа способствует пищеварению. Если хотите, можем поговорить о географии.
Неожиданные слова мои поразили душ Карлуша. До того он смотрел в сторону, теперь же удивленно уставился на меня.
– О географии? – переспросил он, словно не веря собственным ушам.
– Ну да, почему бы и нет? О географии. Знаете – описание других стран, а также сел и городов, в них находящихся. Они носят имена, подобно людям... Да! – я улыбнулся. – Вот, кстати, об именах, которые люди носят. Например, если бы не было прозвищ или фамилий, представляете, сколько путницы могло бы происходить? Скажем, направил бы меня мой командир.. ну, вот, к какому-то Жаку. Но у меня, по меньшей мере, шесть знакомых носят это имя! И если командир не уточнит, которого именно Жака он имеет в виду, я не буду знать, к кому идти... – произнося все это, я пристально смотрел на ростовщика. – Мне придется выбирать самому. И если я ошибусь и передам распоряжение не тому Жаку – разве будет в том моя вина? Нет, вина, в таком случае, целиком ляжет на моего командира, господина Дезэсара, который не соизволил уточнить.
Лакедем-душ Карлуш недоуменно хмурился, ничего не отвечая. Видно было, что он чувствовал за моими словами особый смысл, но никак не мог понять, какой именно. Тем не менее, в его взоре пропала первоначальная враждебность, и это меня уже несколько приободрило.
– Пора ехать, – сказал я. – Ступайте за вашим семейством, господин Лакедем. И по дороге подумайте о том, что я вам сказал. Об именах и...
– ...И географии, – пробормотал он. – Я понимаю, что вы хотите подать мне надежду, но... – господин Лакедем замолчал. – Бог вас поймет, – он опустил голову. – Может быть... Если я ошибся...
Спустя полчаса мы выехали из Невера – на юг. Далее я воздерживался от разговоров с душ Карлушем, и тем более – с Рашелью. Так было и в Лионе, где мы вновь останавливались на ночь, и в Сент-Этьенне, и в Гренобле. Вновь я не спал, охраняя комнаты, в которых отдыхало семейство Лакедемов. Я предпочитал дремать в седле – по тем же причинам, что и раньше. Несмотря на то, что мои слова посеяли некоторую растерянность в душе ростовщика, и он, и остальные(,) по-прежнему(,) не скрывали своей враждебности. Стиснув зубы, я терпел – но до тех пор, пока однажды, во время такой вот остановки, едва не случилось непоправимое. Собственно говоря, это была предпоследняя наша остановка – в окрестностях Гренобля. Арестованные совершили небольшую прогулку – под бдительным присмотром вооруженного Мушкетона, – я же, пообедав в харчевне, почувствовал, что более не смогу продолжать путь, если хотя бы на полчаса не прилягу. К тому времени мы были в дороге не менее пяти дней. Я улегся прямо на земле, подстелив под себя плащ и положив под голову седло.
Проснулся я внезапно – и своевременно: дочь Исаака Лакедема склонилась надо мной, высоко подняв правую руку. В руке сверкал стилет с узким лезвием. Вскочив на ноги, я перехватил ее руку, легко вырвал оружие и отбросил его в сторону.
Так дальше не могло продолжаться. Воспользовавшись тем, что Мушкетон уже усадил остальных в карету, я притянул ее на мгновенье к себе и прошептал:
– Послушайте же, оглянитесь по сторонам, черт побери! Я не могу сказать вам всего, но, может быть, вы сами догадаетесь... Оглянитесь, говорю я!
Девушка решительно вырвала у меня руку, но мои слова ее удивили. В глазах ее, кроме ненависти и презрения, появилась слабая тень удивления. Подчиняясь моим словам, она осмотрелась.
– Ну?! Неужели вы ничего не замечаете? – я старался не повышать голос. – Вы ведь должны помнить места, граничащие с Испанией! Разве эти места похожи на них? Разве горы, которые вы видите на горизонте, похожи на Пиренеи? Посмотрите, внимательнее посмотрите, вон туда! – я указал в сторону горизонта, где за величественными отрогами угадывалось холодное сиянье альпийских снегов. – Вдохните этот воздух, – и я сам глубоко вдохнул теплый воздух, в котором, однако, удивительным образом присутствовал запах снежной свежести. – Посмотрите, ведь это те вершины, на которые когда-то, перед своим походом, смотрел великий Ганнибал, и возможно, с того места, на котором сейчас находимся мы!
– Что вы имеете в виду? – спросила Рашель, и в голосе ее появились неуверенные нотки. – Ганнибал? Какой Ганнибал, что это значит?..
Воспользовавшись тем, что мне удалось зародить в ее душе сомнение, я вновь взял ее за руки, и на этот раз она не вырывалась.
– Рашель, – сказал я негромко. – Посмотрите мне в глаза. Посмотрите же!
Она робко подняла голову, и я увидел в ее глазах слезы.
