Точно посередине покрытого битумом квадрата.
– Тут, стало быть... – пробормотал Ницан себе под нос. – Тут его убили... Понятно. А полицейские патрулировали по трассе. И увидели... – он посмотрел в сторону междугороднего шоссе, соединявшего храмовый комплекс с городом и озадаченно почесал переносицу.
Ничего не могли увидеть полицейские с трассы. Высаженные вдоль обочины апельсиновые деревья тянулись до самого Тель-Рефаима и полностью скрывали от проезжавших происходящее на площадке. От магистрали можно было еще рассмотреть голову и плечи стоящего человека, но заметить лежащего – никак. Чтобы обнаружить труп, полицейские должны были приблизиться к самому краю площадки, к линии кустов. Для этого им следовало оставить машину на трассе (путь был перекрыт оградой), перелезть через ограду или пройти так же, как только что прошел сам сыщик – через центральные ворота, обойдя дом престарелых и подсобные здания.
– Очень странно... – прошептал сыщик. – Что же вам могло здесь понадобиться, ребята?
Храмовые хозяйства никогда не включались в полицейские маршруты: эти владения являлись экстерриториальными, и действия внутри оград были исключительной прерогативой храмовой охраны. Из чего следует, что полицейские должны были знать совершенно точно: в храме Анат-Яху или рядом с ним произошло нечто из ряда вон выходящее.
Например, убийство. В противном случае им пришлось бы долго объясняться с собственным начальством.
А узнать об убийстве они могли, только если кто-то их вызвал. И выходит...
– И выходит, полицейские были не первыми, увидевшими тело, – вслух закончил Ницан. – Кто-то другой наткнулся на Сивана. Но почему-то не захотел объясняться с патрулем или стражей. Вызвал их – и исчез... – он немного подумал. – Или заставил прийти другим способом...
Солнце припекало, день обещал быть жарким. Ницан снял куртку, перебросил ее через руку. Умник благоразумно прятался в кармане, не высовывался и не выказывал ни малейшего желания сунуть сыщику стакан с очередным пойлом.
Поднявшись по широким ступеням к арочному входу дома престарелых, Ницан осторожно заглянул внутрь. Охранников здесь не держали, использовали охранную магию старого традиционного типа – единственный вид магического воздействия, который допускался в храмовых сооружениях.
Печатей было множество, они гроздью темно-красных барельефов спускались по обе стороны арки, создавая неповторимый кружевной орнамент. Сыщик почувствовал покалывание в подушечках пальцев – так его организм обычно реагировал на близость магического поля.
В глубине просторного вестибюля возвышалась статуя богини Анат-Яху, выполненная из красного дерева и инкрустаций яшпаа. Прекрасное женское лицо с загадочной улыбкой и закрытыми глазами чуть склонялось вниз. Корона, украшенная бараньими рогами, сверкала золотыми пластинами. Одежда богини состояла из тонкого пояса-цепочки – в память о сошествии Анат-Яху в Преисподнюю, когда зловещая Эрешкигаль, Повелительница мертвых, заставила солнечную богиню отдать ей все свои одежды в обмен на право вернуть в Верхний мир Баал-Шамема, растерзанного безжалостными Ануннаками.
В правой галерее послышались быстрые шаги, и Ницан тотчас забыл и о трагической судьбе богини Анат-Яху, и о ее супруге. Он спешно укрылся в нише за статуей богини.
На его счастье, вышедший в вестибюль человек не имел отношения ни к полиции, ни к храмовой страже. Это оказался средних лет мужчина в жреческом облачении и с золоченой головной повязкой старшего жреца на гладко выбритом черепе. Ницан видел его пару раз во время предыдущих своих визитов к приятельнице, и даже вспомнил сейчас его имя – Хешван.
Его преподобие остановился перед статуей, склонился в глубоком поклоне, затем опустился на колени и принялся читать молитву. Ницан узнал традиционное обращение к богине с просьбой об исцелении и защите от Ламашту-насылающей-болезни, от чумного демона Эрры и от невидимых демонов-лабассу. Ритуальные формулы были короткими; произнеся их, Хешван с тяжелым вздохом поднялся с колен и удалился по своим делам. К счастью для сыщика, дела призывали старшего жреца не в левую галерею, где располагались покои госпожи Баалат-Гебал.
Здесь Ницану тоже повезло – длинная узкая галерея оказалась пуста. Подойдя к тяжелой резной двери, над которой красовался старинный герб семейства Шульги – крылатый бык-шеду, попирающий змею, – он осторожно постучал и услышав сказанное знакомым переливчатым басом: «Войдите!» – вошел и остановился у двери.
Госпожа Баалат-Гебал, развернувшись к вошедшему вместе с креслом, тихо ахнула, всплеснула мощными дланями и спросила:
– Ну наконец-то! Куда вы исчезли вчера?
Прежде чем ответить на неожиданный вопрос, Ницан нащупал за спиной стул и осторожно опустился на него. Пожилая дама по-своему восприняла его молчание, заговорщически подмигнула и толкнула в сторону детектива сервировочный столик на колесиках. Столик был уставлен бутылками с сургучными печатями и пустыми бокалами.
– Угощайтесь, Ницан, – сказала Баалат-Гебал с величественным жестом. – Это лучшее, что можно найти в погребах Анат-Яху.
К собственному удивлению и тем более, к удивлению хозяйки, Ницан потянулся не к бутылкам, а к вазочке с фигурным печеньем, обильно обсыпанным корицей и сахарной пудрой. Правда, проглотив одно, он понял, что решение отказаться от спиртного до окончания расследования улетучилось. Не исключено, что выпечка способствовала появлению сильной жажды. Злоупотреблять щедростью хозяйки он не стал. Взяв второе печенье, Ницан быстро осмотрел столик и налил себе на три пальца лагашской горькой настойки из тяжелой керамической бутыли с печатью храмового погреба Ир-Лагаша. Умник, усмотревший в этом посягательство на свои прерогативы, протестующе пискнул из кармана, за что тут же получил чувствительный щелчок по макушке.
– Ну? – госпожа Баалат-Гебал возбужденно потерла руки. От этого движения ее монументальная фигура, задрапированная переливающейся тканью и украшенная невероятным количеством золота, всколыхнулась, и Ницана обдало ароматом тончайших духов. Духи и прочие женские мелочи Баалат-Гебал получала не откуда-нибудь, а из самой Сабеи, напрочь игнорируя продукцию «Косметики Иштар», принадлежавшей ее собственному племяннику. – Ну, говорите же! Я уже слышала эту ужасную новость. На утреннем обходе целитель мне шепнул, что преподобный Сиван скончался. Ужасно, просто ужасно! Такой обходительный молодой человек. Вы, конечно, уже знаете об этом? Подумать только, вчера вечером вы с ним встречались!
Ницан снова, в который уже раз за последние несколько часов, попытался собрать воедино разъезжавшиеся мысли и расставить их в определенном порядке. Ничего не получалось. Мысли, подобно бестолковым новобранцам, путали правую и левую стороны, не понимали команд и вообще вели себя отвратительно. Тяжело вздохнув, сыщик поставил на столик бокал с недопитой настойкой и прошелся по просторным покоям царственной старухи (Шульги в давние времена были независимыми князьями-энси, владевшими весьма обширными землями – примерно четвертью площади нынешнего Тель-Рефаима).
Баалат-Гебал полулежала в огромном фантастических очертаний кресле и с внимательно наблюдала за перемещениями гостя. Ницан же, пару раз наткнувшись на тяжелые стулья, в конце концов пододвинул один из них ближе к креслу, сел и спросил:
– Госпожа Баалат-Гебал, вы уверены, что вчера у вас в гостях был именно я?
– Что-о? – у старухи от возмущения отвалилась челюсть. – Вы что же, молодой человек, тоже считаете меня выжившей из ума дурой?
– Что вы, что вы! – Ницан замахал руками. – И в мыслях не было! Просто ко мне, например, однажды заявилась лиллу, принявшая облик моей приятельницы. Я ее чисто случайно раскусил, а иначе остались бы от меня одни воспоминания у родных и близких. И не очень приятные. Вот я и подумал...
– У меня обереги, – госпожа Баалат-Гебал подняла полные руки и демонстративно побренчала десятком золотых и серебряных браслетов, украшавших запястья. – Вы забыли, что мы, Шульги, всегда были традиционалистами. Ни один лил не сохранил бы искусственного облика в моем присутствии, ни на одно мгновение. А лиллу женщинами не интересуются, даже такими старухами как я... – тут она наморщила лоб и сказала – уже другим тоном: – Правда, в вашем вчерашнем поведении было нечто непривычное. Но я не придала этому никакого значения.
