— Нет, благодарю вас. Пора возвращаться домой.
С этими словами специалист по закрытой связи вышел из дома и направился к своей машине.
— Что это такое? — окликнула из кухни Кэти.
— Мой защищенный телефон, — объяснил Джек, возвращаясь к жене.
— Зачем он?
— Чтобы я мог звонить своему шефу.
— А разве нельзя звонить с работы?
— Между Англией и Америкой существенная разница во времени, к тому же, некоторые вещи я не могу обсуждать на работе.
— Всякие шпионские штучки, — фыркнула Кэти.
— Совершенно верно.
То же самое можно было сказать про пистолет, который Райан хранил в гардеробе. Кэти достаточно невозмутимо отнеслась к охотничьему ружью «Ремингтон» — Джек изредка постреливал из него куропаток и рябчиков, и она была готова терпеть оружие, поскольку птиц можно было приготовить и съесть. К тому же, «Ремингтон» хранился разряженный. Но к пистолету Кэти испытывала стойкую неприязнь. Подобно многим воспитанным супружеским парам, Райаны избегали говорить на эту тему. Главное, чтобы пистолет не смог попасть в руки Салли, а Салли знала, что в отцовский гардероб ей лазать строго-настрого запрещается. Райан проникся любовью к своему 9-мм «Браунингу», который хранился заряженный четырнадцатью патронами увеличенной убойной силы с пулями, имеющими полый наконечник. Пистолет был оснащен сделанными на заказ накладками на рукоятку и тритиевым прицелом. Вместе с ним хранились две запасные обоймы. Если Райану снова понадобится оружие, он воспользуется именно этим «браунингом». Джек напомнил себе, что надо будет подыскать место, где можно было бы попрактиковаться в стрельбе. Быть может, тир есть на расположенной неподалеку базе Королевского военно-морского флота. Наверное, сэр Бейзил сможет позвонить кому надо и уладить этот вопрос. Как почетный рыцарь, Джек меч не получил, но современным эквивалентом является пистолет, который, к тому же, при случае может оказаться очень полезным.
Как и штопор.
— Кьянти? — спросил Райан.
Кэти обернулась.
— Хорошо. У меня на завтра ничего не запланировано.
— Кэти, я никогда не мог понять, как бокал — второй вина вечером могут повлиять на операцию следующим утром — ведь пройдет десять, а то и двенадцать часов.
— Джек, ни в коем случае нельзя мешать спиртное и хирургию, — терпеливо объяснила Кэти. — Хорошо? Ты ведь не пьешь перед тем, как сесть за руль. Вот и я не пью перед тем, как взять в руки скальпель. Никогда. Ни разу.
— Хорошо, доктор Райан. Значит, завтра ты будешь выписывать рецепты на очки?
— Угу, день будет простой. А у тебя?
— Ничего важного. Все то же самое. Рутина.
— Не представляю себе, как ты можешь это выносить.
— Ну, она же интересная, эта секретная рутина, и для того, чтобы ее понять, необходимо быть шпионом.
— Верно. — Кэти перелила соус к спагетти в соусницу. — Вот, ставь на стол.
— Я еще не откупорил вино.
— Так поторопись же.
— Слушаюсь, профессор леди Райан, — ответил Джек, принимая из рук жены соусницу и ставя ее на стол.
Затем он откупорил бутылку кьянти.
Салли уже выросла из высокого детского стульчика, но ей все еще приходилось устанавливать на обычный стул специальную подставку, которую она сама и принесла из спальни. Поскольку на ужин были «писигетти», отец заправил девочке за воротник льняную салфетку. Вероятно, соус все равно попадет на штанишки, но, по крайней мере, девочка будет привыкать к салфеткам, что, по мнению Кэти, было очень важно. Затем Райан разлил кьянти. Салли вина не просила. Один раз отец уже удовлетворил ее просьбу (несмотря на возражения матери), и на этом все закончилось. Салли открыла бутылку «кока-колы».
Маленькая Светлана наконец заснула. Девочка любила засиживаться допоздна, каждый вечер, до тех пор, пока голова сама собой не падала на подушку. Поправляя одеяло, Олег Иванович отметил, что дочь улыбается во сне, словно ангелочек, похожий на тех, что украшают итальянские соборы на фотографиях в путеводителях, которые любил читать Зайцев. Телевизор был включен. Судя по звукам, шел какой-то фильм про Великую Отечественную войну. Все они были на одно лицо. Фашисты яростно шли в атаку — иногда среди немцев встречался один персонаж, обладающий хоть какими-то человеческими качествами, обыкновенно, германский коммунист, как это выяснялось в ходе фильма, который разрывался между верностью делу своего класса (разумеется, рабочего класса) и преданностью родине, — а советские войска доблестно оборонялись, вначале неся большие потери, но затем добиваясь перелома, под Москвой в декабре 1941 года, под Сталинградом в январе 1943 года или на Курской дуге летом 1943 года. Среди главных героев непременно были политрук, беззаветно преданный партии, храбрый рядовой, мудрый сержант в годах и блестящий молодой лейтенант. Иногда к ним добавлялся седовласый генерал, который, оставшись один, беззвучно плакал, скорбя по своим подчиненным, но затем, подавив свои чувства, посылал их в бой. Всего существовало около пяти различных сюжетов, все вариации одной и той же темы, и единственное отличие состояло в том, изображали ли Сталина мудрым, богоподобным правителем или вообще не упоминали о нем. А это зависело от того, когда был снят фильм. Сталин перестал пользоваться любовью советских кинематографистов в 1956 году, вскоре после того, как Никита Сергеевич Хрущев сделал свой знаменитый, но оставшийся засекреченным доклад о том, каким чудовищем был Сталин — во что советские люди до сих пор верили с трудом, по крайней мере, водители такси, если судить по фотографиям «вождя народов», прикрепленных на лобовом стекле. Правда в Советском Союзе была блюдом редким, и проглотить ее, как правило, оказывалось очень трудно.
Однако сейчас Зайцев не смотрел телевизор. Олег Иванович медленно потягивал водку, уставившись на голубой экран, однако не видя его. Только сейчас до него дошло, какой же беспримерный поступок совершил он сегодня в метро. Тогда эти действия казались ему безобидной проказой, детской бравадой: подумаешь, он запустил руку в карман американцу, словно мелкий воришка, просто проверяя, получится ли у него. Как оказалось, Зайцев действовал очень осторожно и продуманно, и даже сам американец ничего не заметил, в противном случае он обязательно каким-нибудь образом выдал бы себя.
Итак, он доказал себе то, что может сделать… что? Что именно? Олег Иванович задавал себе этот вопрос, но никак не мог найти на него ответ.
Черт возьми, что он позволил себе в вагоне метро? О чем он думал? Если честно, в тот момент Зайцев не думал ни о чем. Он действовал, повинуясь глупому минутному порыву… разве не так?
Покачав головой, Олег Иванович отпил маленький глоток водки. Он человек умный, образованный. У него есть университетский диплом. Он великолепно играет в шахматы. У него работа, требующая наивысшей формы допуска к секретным документам, за которую он получает неплохое вознаграждение и которая поставила его на самую нижнюю ступень номенклатуры. Он пользуется определенным влиянием — небольшим, но все же пользуется. Комитет государственной безопасности доверил ему многие свои тайны. КГБ верит в него… однако…
«Однако что?» — спрашивал себя Зайцев. Что следует за этим «однако»? Он не представлял себе, куда могут завести его подобные размышления…
Священник. В конечном счете, все сводится к нему, ведь так? Или нет? Зайцев тщетно старался допытаться у себя самого, о чем он думал в тот момент, когда засовывал руку в карман американца. Неизвестно, думал ли он вообще о чем-нибудь. Казалось, его рука словно обзавелась собственным рассудком и начала действовать, не получая команд от головного мозга, уводя своего обладателя неизвестно в каком направлении.
Да, всему виной этот проклятый священник. Неужели чертов поляк околдовал его? Посредством каких- то внешних сил захватил контроль над его телом?
