для утёса. Это произошло 9 июля 1944 года, когда на Сайпане прекратилось организованное сопротивление.
По сути дела здесь было два отвесных утёса, расположенных по сторонам узкого залива, один напротив другого; от вершины более высокого до поверхности моря — двести сорок метров. Много лет назад на месте гибели японскими студентами был установлен мраморный монумент — склонённые в молитве фигуры детей. Да, наверно, вот здесь они подошли к самому краю обрыва, держась за руки. Ямата помнил сильные руки отца. Возможно, брат и сестра испугались? Нет, скорее растерялись после трех недель грохота, ужаса и смятения. Мать, наверно, посмотрела на отца. Улыбающаяся, жизнерадостная невысокая женщина, её музыкальный смех все ещё звучал в ушах сына. Солдаты иногда вели себя грубо с отцом, но к матери всегда относились с уважением. И никогда не обижали детей. Последняя услуга, оказанная солдатами, заключалась в том, что ценой своих жизней они не подпустили американцев к вершине утёса в тот решающий момент когда последние жители острова шагнули в небытие. Держась за руки, решил Ямата, каждый прижимая к себе ребёнка в прощальном объятии, гордо отказавшись сдаться в плен американским варварам и одновременно сделав сиротой своего старшего сына… Ямата закрыл глаза и мысленно увидел перед собой всю картину. Он впервые вздрогнул от переполнивших его чувств. Ещё ни разу на протяжении всех этих лет он не позволил себе проявить что-то кроме ярости, но теперь можно было больше не сдерживаться, и слезы гордости потекли по щекам. Да, ему удалось исполнить долг чести по отношению к тем, кто произвели его на свет, и к тем, кто убили их. Исполнить сполна.
Водитель следил за ним, не зная, в чём дело, но понимая, поскольку был знаком с историей этого обрыва, и тоже растрогался, глядя, как одинокий мужчина шестидесяти с лишним лет хлопнул в ладоши, призывая души погибших родственников. Издалека, за сотню метров, он видел, как плечи мужчины содрогаются в рыданиях. Прошло несколько минут, Ямата в своём строгом деловом костюме лёг на вершине утёса и уснул. Может быть, ему снятся умершие, а может, души тех, кто погибли здесь, посетят его во сне и скажут то, что он хочет услышать, подумал водитель. Однако самое странное, что пришло в голову водителю: оказывается, у старого мерзавца есть сердце. Значит, он ошибался в своём боссе.
— Ты только посмотри, какая организованность, — буркнул себе под нос Ореза, глядя в дешёвый плохонький бинокль, найденный в доме.
Из окна гостиной открывался вид на аэродромы, а из кухни был виден порт. «Оркид эйс» уже давно отошёл от причала, и его место занял другой корабль — «Сенчюри хайуэй N5». С него шла разгрузка джипов и грузовиков. Португалец устал, потому что заставил себя вести наблюдение всю ночь. Он не спал уже двадцать семь часов — весь предыдущий день он провёл в море к западу от острова. Бывший старшина знал, что для такой нагрузки годы уже не те. Вот Барроуз и помоложе, и поумнее, а улёгся на ковёр и храпит вовсю.
Впервые за много лет Орезе хотелось курить. Никотин помогает сохранять бодрость. В моменты вроде этого нужны сигареты. Они незаменимы на войне — по крайней мере так говорилось в кинофильмах о второй мировой. Но сейчас не вторая мировая, а он — не воин. Прослужив больше тридцати лет в береговой охране США, Ореза ни разу не стрелял в кого-то, даже во время пребывания во Вьетнаме. Всегда стрелял кто-то другой. Он просто не знал, как воевать.
— Не спал всю ночь? — спросила Изабел. Она оделась, чтобы отправиться в больницу. По эту сторону международной линии смены дат наступил понедельник — рабочий день. Она опустила взгляд и увидела, что блокнот, обычно лежащий рядом с телефоном, исписан цифрами и пометками. — Это действительно имеет такое значение?
— Не знаю, Изз.
— Хочешь завтракать?
— Было бы неплохо, — раздался голос Пита Барроуза. Он вошёл потягиваясь в кухню. — Похоже, я отключился часа в три… — Он помолчал. — Чувствую себя… чертовски плохо, — запинаясь, поправился он из уважения к женщине.
— Ладно, но через час мне нужно быть у себя в кабинете, — заметила миссис Ореза, открывая холодильник. Барроуз увидел, что в этом доме на завтрак подают овсяные хлопья, обезжиренное молоко и что-то вроде хлеба из соломы. Стоит добавить немного фруктов, подумал он, и я снова в Сан-Хосе. Зато чувствовался запах кофе. Он взял кофейник и наполнил чашку.
— Кто-то у вас умеет варить кофе, — одобрительно отозвался Барроуз.
— Это Мэнни, — заметила Изабел.
На лице Орезы впервые за несколько часов появилась улыбка.
— Научился у своего первого боцмана. Выбираешь соответствующий сорт, насыпаешь, сколько требуется, и добавляешь щепотку соли.
Наверно, делаешь это в безлунную ночь и приносишь в жертву козлёнка, подумал Барроуз. Впрочем, если и так, смерть козлёнка пошла на благое дело. Он сделал пару глотков и подошёл, чтобы посмотреть на записи Орезы.
— Неужели так много?
— По самым осторожным оценкам. Отсюда до Японии два часа лета, четыре часа сюда и обратно. Пусть на каждом конце тратится девяносто минут на заправку, погрузку и всё остальное. Получается семичасовой цикл, то есть три с половиной рейса на каждый самолёт в сутки. С одним рейсом сюда прибывает триста солдат, может быть, триста пятьдесят. Выходит, каждый самолёт доставляет тысячу солдат. Пятнадцать самолётов перебросят за сутки целую дивизию. Скорее всего у них больше чем пятнадцать 747-х, как ты считаешь? — спросил Португалец. — Это, как я сказал, заниженные расчёты. Остаётся только доставить снаряжение.
— Сколько судов потребуется для этого?
Ореза нахмурился.
— Не знаю точно. Когда шла война в Персидском заливе — меня отправили туда обеспечивать безопасность портов… Проклятие, забыл! Всё зависит от судов и того, как их загружать. Снова будем осторожными в расчётах. Двадцать крупных «торговцев» только для переброски снаряжения — грузовиков, джипов и всего остального, о чём даже сразу и не вспомнишь. Это похоже на перевозку целого города с его населением. Кроме того, понадобится обеспечить дивизию горючим. На Сайпане не выращивают пищу из-за скалистого грунта — придётся морем доставлять и продукты. Короче говоря, население острова удвоится. Даже снабжение водой окажется затруднённым. — Он взял блокнот и записал что-то. — В общем, японцы собираются остаться здесь надолго, в этом можно не сомневаться, — произнёс он, направляясь к столу и своему низкокалорийному завтраку. Господи, как хочется съесть яичницу из трех яиц с ветчиной, несколько ломтей хлеба с маслом и наплевать на весь их холестерин. Плохо, когда тебе за пятьдесят.
— Как относительно меня? — спросил инженер. — Вижу, что тебя считают местным жителем. Но меня- то за местного никто не сочтёт, чёрт возьми!
— Пит, ты мой пассажир, а я — капитан, верно? Я несу за тебя ответственность. Таков закон моря, сэр.
— Но мы больше не в море, — напомнил ему Барроуз. Справедливость замечания раздосадовала Орезу.
— В моей семье юристом является дочь, а у меня для решения проблемы свои принципы. Ешь свой завтрак. Мне нужно поспать, а тебе заступить на дневную вахту.
— А что делать мне? — спросила миссис Ореза.
— Если ты не придёшь на работу…
— …то кто-то заинтересуется почему.
— Кроме того, было бы неплохо узнать, насколько верно то, что сказали они о раненых полицейских, — продолжил её муж. — Я не спал всю ночь, Изз, и не слышал ни единого выстрела. Похоже, что выставлены блок-посты на всех перекрёстках, но они ничего не предпринимают. — Он помолчал. — И это мне тоже не нравится. Так или иначе, нужно принять какие-то меры.
— Так ты сделал это или нет? — задал прямой вопрос Дарлинг, впившись глазами в лицо своего вице-президента. В душе он проклинал Келти за то, что тот вынудил его заниматься ещё одной проблемой в дополнение к тем многочисленным несчастьям, которые обрушились на администрацию, но статья, опубликованная в газете «Вашингтон пост», не оставила ему выбора.
— А почему ты бросил меня на произвол судьбы? Почему по крайней мере не предупредил?
