точно так же, как и на востоке.
А отличье… отличье, пожалуй, одно -
в том, что
это позже, под вечер, в итоге.
…утром, стало быть, нету отличий – хоть плачь,
завернёшься потуже в какой-нибудь плащ
и – в дорогу, не чувствуя почвы.
Встретишь пару приятелей, тоже в плащах,
поболтаешь о как бы сказать мелочах -
о причудах погоды и почты…
Днём всё то же: бумажные крылья сложив,
удивляешься вслух, что пока ещё жив,
только кофе – надёжный товарищ:
так от кофе до кофе и тянется день -
золотая его канитель-дребедень, -
выпьешь, плюнешь и снова заваришь!
Только к вечеру запад вступает в права:
начинает немножко болеть голова -
и в какой-нибудь глупой харчевне
с неким Ольсеном-Нильсеном-Расмуссеном
обсудить остаётся за красным вином
назначение жизни вечерней.
А потом уже – стало быть, сильно потом! -
в терпеливом молчаньи своём золотом
за морями-холмами-лесами
солнце, значит, заходит – не сразу, не вдруг,
но подолгу сужая всё менее круг:
бесконечно. Часами. Часами…
15
…земляные орешки, весёлая дрянь -
жизнь бежит, как чумная какая-то лань:
съешь пакетик орешков… и – старость!
Только соль на ладонях и соль на губах -
словно вышел из моря, как некий рыбак:
соль на память одна и осталась.
Соль всегда остаётся, всегда на потом -
вечной горсткой пылинок в луче золотом -
всё на свете пропитано ею,
и потом… тут же море – иначе-то как?
Его брызги на всех моих чистовиках:
сожалею, мой друг, сожалею!..
Среди праздников долгих и кратких забав
это Аттика, значит, хрустит на зубах,
чтобы, стало быть, не забывалось,
что пляши не пляши, дорогой древний грек,
но закончится и золотой этот век -
как бы музыка ни сомневалась!
Дорогой древний грек, это твой древний грех -
променять олимпийство на пару утех,
на весёлый пакетик орехов!
Вот и кончилась музыка, и поделом -
только Муза махнёт обветшалым крылом,
сев в автобус и тут же уехав…
И мелькнёт в облаках полуночный Господь,
и ты сложишь персты в небольшую щепоть -
для того чтобы взять из солонки
пару новых крупинок. Крестись не крестись,
прохрустишь всё равно свою жизнь… свою жисть -
пачкой чипсов, орешков, соломки…
16
…а серьёзно взглянуть – так о чём ни писать,
всё равно получается о небесах:
остальное, выходит, – пустое…
Шёл вчера из гостей, поднял голову: ба…
звёзды сами составились в слово «судьба» -
так случается… после застолья!
Я тяну и тяну серебристую нить,
не пытаясь уже ничего объяснить,
ибо мало чего понимаю.
Попытался тут было понять одну тварь -
божью тварь… да у нас очень разный словарь:
божья тварь оказалась немая.
Вообще, что касается тварей – я сам
склонен, как бы сказать, не всегда к словесам
и весьма нелюбезен порою -
если старый наш Хансен гудит поутру
жёлтой травокосилкой, я лучше умру,
чем спрошу: «Как дела? Как здоровье?»
Но садовник отнюдь не такой идиот,
чтоб стоять в ожиданьи, разинувши рот:
он стартует без предупрежденья -
я о нём уже знаю поболе, чем он:
про суставы, про сына, про новый пион,
про суставы, про сына, про деньги…
И стоит моё небо над нами, как щит,
и молчит моё небо, пока он трещит, -
лишь потом, уже при солнцепёке,
говорит, что садовник душа-человек,
что он здесь до зимы, а как выпадет снег -
он исчезнет – быть может, навеки…
17
…всё листал одну книгу (в надежде прочесть),
да наткнулся на совесть, а после – на честь,
и продвинуться дальше – не вышло.
И от книги – заброшенной где-то в траве -
ничего не осталось уже в голове,
кроме разве «написано пышно».
Всё написано пышно, за что ни возьмись,
и, как мышь, забивается бедная мысль
