— Какую именно фигню Вы имеете в виду, — перебил бородач, — про жуй-плюй или про избыточность? Первую фигню или вторую?
— Первую фигню! — возопил член. — Про жуй-плюй… тьфу, про формы повелительного наклонения с нулевой флексией! А Вы, — обратился он вдруг к Продавцову, — шантрапа!
— Я? — изумился Продавцов, теряя цвет лица.
— Вы, Вы! Пришли сюда и оскорбляете почтенных людей!
— Что я ему сделал? — Продавцов глазами призвал в свидетели всех присутствующих. — Я про Вас ни слова не сказал!
— Сказали! Вы крайне непочтительно отозвались об отличной диссертации: я руководил этой диссертацией, я! Вот. — Член демонстративно отвернулся от Продавцова. Правда, тут же повернулся и напомнил: — А вы со своей избыточностью — шантрапа! — после чего отвернулся уже окончательно.
— Давайте все-таки держаться в рамках… — неуверенно предложил председатель Ученого совета.
— Да какие тут могут быть рамки! — Бородач не унимался. — Пусть дорогой товарищ Продавцов в двух словах изложит суть дела. Если весь смысл его диссертации в том, что чем больше человек повторяет, тем лучше его понимают, — так это, извините, чушь собачья. Сколько бы раз я ни повторил, что я папа римский, вы же никогда не согласитесь со мной!
— Да уж, — ввернул кто-то из членов.
— Но моя диссертация, — заверещал Продавцов, — отнюдь не сводится к объяснению избыточности как таковой! Я предлагаю же еще и пути увеличения избыточности!
Шум, возникший было в зале, смолк…
— То есть, — тихо прокомментировал бородач, — Вы предлагаете увеличить то, что и так избыточно?
— Да, — проговорил совсем убитый Продавцов. И тут его понесло: — Нужно достичь еще большей надежности и гораздо более прочной усвояемости информации. Нужно придать прессе действенный характер, активизировать ее вмешательство в жизнь, дать зеленую улицу… — Он бросил эту мысль и начал другую. — Есть ведь очевидные вещи! И я имею право судить о них: мною было найдено четыреста сорок два факта лексико-стилистической избыточности… я работал с материалами газет «Советская культура» — триста один случай, журналов «Театральная жизнь» — сто двадцать восемь случаев, и «Рыболов- спортсмен» — три случая.
— Отпа-а-ад! — восхитилась молочница. — Он все сосчитал!
— Да! — с вызовом и достоинством произнес диссертант. — В моем распоряжении тысяча карточек — они, между прочим, здесь, если кто желает убедиться…
— Когда же вы жили? — ужаснулась девушка. — Жена у вас есть?
— Девушка, позвольте просить вас не задавать… — это опять председатель вмешался, но молочница, не останавливаясь, продолжала:
— Интересно же, когда он жил! Я бы загнулась с таким мужем! А Вы мозжечок проверяли?.. Я расскажу один случай, можно? — И она затараторила с такой скоростью, что было бы самоубийством бросаться ей наперерез: — Известен эксперимент, в ходе которого проверялось, здоров у испытуемых мозжечок или нет. Людям предложили лист бумаги в клетку и попросили ставить в каждой клетке по одной точке. Нормальным это сразу надоедает, а у кого мозжечок поврежден, те весь лист точками утыкали. Им уже говорят: довольно, прекратите, а им хоть бы что, им даже нравится, у них двигательная функция нарушена. У Вас, товарищ Продавцов, тоже, наверное, с мозжечком не все в порядке, если Вы такую нудную работу — да еще с удовольствием! Тысяча карточек! Милый, Вы больной человек… Вас стационировать надо, амбулаторно уже нельзя.
— Да не тарахти ты! — прервал ее румяный бас. — Ты лучше посмотри на него: у него и мозжечка-то нет никакого — не видишь разве?
— Я в последний раз требую! — опять возник председатель…
— Подождите вы! — просто-таки грубо оборвал его субъект с галерки. — Тут не до этики, тут человека лечить надо! А вот скажите, у Вас при ходьбе голова не кружится последнее время?
Совсем уже сбитый с толку Продавцов пальцами левой руки потрогал голову — то место, где, по его представлениям, должен был находиться мозжечок.
— Мозжечок не пальпируется, — предупредительно заметила молочница. — Он заключен в черепе… если, конечно, вообще имеется.
— Я не могу защищаться в такой обстановке! — завизжал Продавцов — и, кажется, его нетрудно было понять.
Под общий шум выступил представитель ведущего учреждения и зачитал невнятный отзыв о предложенной-на-рассмотрение-Ученого-совета-диссертации.
— Слово имеет официальный оппонент, доктор филологических наук профессор Илья Семенович Кузин, — благушей заорал вдруг отключавшийся на время совсем-лысый-ученый секретарь.
Продавцов уселся на место, придерживая на голове прядь, перекинутую от уха до уха.
А на кафедре возник плоскоголовый какой-то крокодил, который хорошо поставленным голосом запел:
— Рецензируемая диссертация посвящена исключительно важной и чрезвычайно актуальной теме в ней ставится вопрос на который наша научная общественность давно уже ждет недвусмысленного ответа автор умело подходит к решению интересующей его проблемы работа глубока по содержанию и интересна по форме в ней открываются новые горизонты для комплексных исследований вклад диссертанта в разработку данной темы трудно переоценить в основу диссертации положены новые и оригинальные идеи методы ее выполнения также весьма и весьма новы…
Все это Илья Семенович Кузин пел совершенно обворожительно, в лучших традициях бельканто, то есть демонстрируя только голос — и ничего больше. За время пения он ни разу не изменил позы, да что там позы — пальцем не пошевелил и даже не моргнул ни разу. Сонная одурь накатила на зал: утихомиренные, убаюканные члены немели от удовольствия.
— Таким образом, — заканчивал уже крокодил, — мне кажется что рассматриваемая диссертация является серьезным научным трудом и позволяет ходатайствовать о присвоении ее автору ученой степени кандидата филологических наук.
Когда он допел свою песнь, сонные члены один за другим вернулись к неприглядной яви и насупились. Крокодил сел, не дождавшись ни аплодисментов, ни цветов, на которые, судя по угрюмому теперь выражению его лица, он явно рассчитывал.
— Вениамин Федорович, ответьте, пожалуйста, Вашему оппоненту. — Лысый включился в работу вовсю.
Продавцов поднялся на кафедру, как на гильотину.
— Во-первых, я хотел бы поблагодарить моего глубокоуважаемого оппонента за то, что он внимательно прочел мою диссертацию, и за ценные замечания, сделанные им. Я согласен, первая глава действительно немного длиннее второй, и учту это замечание при переработке диссертации в книгу…
— О-о-ох, — застонали на галерке, — он еще и книгу опубликует!
— Простите, пожалуйста, — не дав никак отнестись к стону голландской молочницы, изумительно вежливо обратился к крокодилу бородач, — Вы действительно внимательно прочли диссертацию?
— Почему этот человек позволяет себе… — начал крокодил, но тут же и умолк от следующего вопроса сверху.
— И пересказать можете? — усомнились там.
— Все, больше нет сил терпеть! — трагически запел Кузин. — Кто он такой? Кто знает этого… этого человека? Скажите, Вы кто такой в самом деле?
— Я папа римский, — смиренно ответили с галерки, — и представляю здесь Ватикан.
— Он же издевается, я сейчас покину зал заседаний. — Кузин вскочил и побежал покидать.
— Вам укол сделать надо, транквилизатор какой-нибудь! — неслось вслед.
Кузина перехватили у дверей и тоже вложили ему в ухо сведения, от которых ему пришлось остановиться и присесть на краешке первого ряда.
— Выведите этих наглецов! — заорал вдруг спавший до этого член, но другой член, бодрствовавший, взял на себя обязанность нашептать ему на ухо все необходимое — и нашептал. Заоравший пожал плечами
