таком… это, видите ли, мое собачье дело, дорогой Сергей Степанович.
— Ну и ладно, — согласился Рекрутов. — Я тогда тоже не стану рассказывать Вам о моем прошлом, когда узнаю, — вот вам, Аид Александрович!
— Между прочим, — с некоторой уже серьезностью подхватил тот, — а что Вы сами о себе на сей счет думаете?
«Это мое собачье дело», — хотел огрызнуться Рекрутов, но не стал, а ответил — тоже уже вполне серьезно: — Видите ли… я не знаю такого состояния deja vu — можете себе представить? Оказывается, у всех было что-нибудь подобное, а у меня — никогда.
— Вас это беспокоит? — с улыбкой спросил Аид Александрович.
— Да. — Рекрутов сказал свое «да» почти обиженно и стал смотреть в окно.
— Сергейстепа-а-аныч! — позвал Аид. — Не горюйте, это ведь не у всех должно быть. И вообще… ничто не должно быть у всех сразу. Кроме того, есть ведь другая версия — более надежная, которая, я надеюсь, вам известна?
— Известна, известна, — пробубнил (вправду, кажется, огорченный) Рекрутов. — Это версия, в соответствии с которой воспоминания о прошлых жизнях объясняются тем, что в сознании человека смешиваются представления о прожитом и не прожитом, а только читанном, придуманном и так далее… криптомнезия. Скучная версия.
— Согласен, скучная. Но официальная.
— Ваша мне нравится больше.
— Да она не моя! Этой версии несколько тысяч лет.
— Как версии — да. Но вы же доказываете… Состояние бреда…
— Ничего я не доказываю, милый Сергей Степанович. Знаете, совсем недавно выяснилось, что и дневник, в общем-то, не мой.
— А чей? — обомлел Рекрутов. Аид Александрович пожал плечами.
— Не спрашивайте меня, Сергей Степанович, ни о чем, что касается этих дел. И, если хотите, примите один совет — примете?
— Приму. — Рекрутов окончательно перестал понимать Аида Александровича.
— Знаете, что… дорогой Вы мой коллега, не живите Вы так уж всерьез. Человек свободен лишь тогда, когда делает глупости — очаровательные непредсказуемые глупости, — вот такие, например…
Аид Александрович достал из портфеля бутылку явно-дареного-коньяку, очень импортного, взял со стола два стакана, налил по полному, потом подошел к окну и медленно, с глубоким-что-называется- чувством, вылил остальное на улицу. Оттуда полетели ругательства.
— Бранятся! — возмутился он. — Можно подумать, я им помои на голову вылил! Французский коньяк, между прочим… Наполеон! — Он перегнулся через подоконник. — Это Вам, — закричал он вниз, — для стимуляции мании величия!.. Здравствуйте. — Отошел от окна. Выругался. И пожаловался Рекрутову:
— Увидели меня, заулыбались, понимаете ли… Приветствовали. Рабы-с, Сергей Степанович, рабы! Я им всякую дрянь на голову — помои французские! — а они приветствовать… Потому что это я сделал. А попробовал бы кто-нибудь другой — Вы или нянька Персефона… такой бы хай подняли! Рабы… Ну, что ж. — Аид поднял стакан. — За очаровательные глупости, а? Рекрутов кашлянул.
— Вроде нельзя на работе… Аид Александрович? Вы же никогда не позволяли себе… раньше.
— Раньше! — передразнил Аид. — Раньше я думал, что сам себе князь. А теперь, когда надо мной князь на князе и князем погоняет…
— Я не понимаю вас. — Рекрутов взглянул честными глазами. — И потом — мне сегодня выступать. Встреча со школьниками московских школ… трансляция по телевидению. Я не буду коньяк… тем более столько.
— Вы должны хлопнуть этот стакан — весь. Не хотите за очарова-теяьные-непредсказуемые-глупости — давайте тогда за мое здоровье, Вам ведь мое здоровье дорого?
Рекрутов смутился. Аид был явно не в себе. Здоровьем спекулирует… странно.
— Ну, если пригубить только, — сбавил категоричности Рекрутов.
— Не пригубить, а стакан! — Аид категоричности не сбавлял.
— Но у меня же выступление!
— Тем более, милый человек! Явитесь туда — вдррабадан: наше Вам, дескать, с кисточкой! Выступление — подумаешь!.. У меня, вон, жена на сносях…
— Как, простите? — совсем потерял лицо Рекрутов.
— Так! Рожать скоро будем. Семерых. — Он сунул стакан в руки Рекрутову и произнес гипнотически серьезно: — Полный стакан, Сергей Степанович. По случаю беременности моей жены и позднего моего отцовства.
По такому случаю грех было не выпить — и Рекрутов, конечно, выпил… не веря, впрочем, ни одному слову Аида. Тот улыбался, как дитя, причем как не одно дитя — как несколько.
— Теперь идите встречайтесь со школьниками-московских-школ. Привет телевидению!
— Можно, значит? — усомнился Рекрутов. — Это ведь на полдня, но я Лену Кандаурову попросил за меня тут… с больными -
— Да какие тут больные! — расхохотался Аид. — Тут их сроду не было. Я вот сейчас и Лену Кандаурову отпущу. Привет! — и он весело помахал Рекрутову.
Рекрутов вышел, имея в сердце страх — небезосновательный, кстати. Проходя мимо комнатки няньки Персефоны, заглянул к ней, спросил:
— С Аидом — что, Серафима Ивановна?
— Порядок! — засмеялась нянька Персефона, кушая гранат. Ну, если порядок…
На Шаболовке Рекрутов был уже пьян. Ну, не вдрррабадан, конечно, как обещал Аид, но все-таки… Однако встреча с московскими школьниками, старательно бубнившими наизусть явно-не-свои-вопросы, шла как по маслу.
— Сергей Степанович! — Хорошо отрепетированная девочка улыбалась во весь Союз Советских Социалистических Республик. — Как Вы думаете, сможет ли отечественная медицина добиться того, чтобы человек жил вечно?
— Отечественный человек или вообще человек? — слетел с катушек Рекрутов и сам не заметил как. Другие, впрочем, заметили…
— Вообще человек, — уточнила девочка-интернационалистка.
— А зачем тебе, чтобы он жил вечно?
— Ну как же… — Девочка облизала сразу высохшие губы, но нашлась: — Это же так прекрасно — жить вечно!
— Прекрасно? — усомнился Рекрутов. — А мы и так живем вечно. И последние исследования, проведенные в нашей клинике, убедительно об этом свидетельствуют.
Кинокамера заплясала по стенам телестудии, по потолку: оператор, кажется, был опытным отечественным человеком.
— Простите-пожалуйста-не-могли-бы-Вы-рассказать-об-этом-по-подробнее, — отбарабанил мальчуган, по-видимому, точно следуя предполагавшейся партитуре.
— С удовольствием, — обрадовался Рекрутов и начал рассказывать подробнее, прекрасно понимая, что делать этого не следует, поскольку права такого ему никто не давал. Однако же французский коньяк… Наполеон… для стимуляции-мании-величия, как говаривал Аид Александрович…
— Мы ведем — вот уже более тридцати лет — записи бреда больных, находящихся в состоянии глубокого шока. Изучая их речь, мы заметили интересные вещи. Многие из больных — почти все — рассказывают о событиях, которые просто не могли иметь место в их жизни: слишком уж давно события эти происходили. Представьте себе, например, человека, который в бреду сообщает новые подробности Отечественной войны 1812 года, причем подробностей этих вычитать негде… — И, стремительно трезвея, Рекрутов на память начал приводить примеры — много примеров, в частности пример с Эвридикой Александровной Эристави… Говорил он страстно — о душе, о духовной преемственности людей, о бессмертии, о многократности возвращений наших на землю. Едва лишь он сделал паузу, чтобы перейти к религиозно-философским системам греков и индусов, ведущая радушно произнесла:
— Благодарим-Вас-Сергей-Степанович-за-чрезвычайно-интересную-встречу. — И — уже в камеру: —
