Но было уже поздно.
7
Виктор Бекушев не любил понедельники. Не из суеверия — как человек сугубо прагматический, он не верил в приметы, гороскопы, счастливые числа и прочую каббалистику, — а на основании личного опыта. Подметив когда-то, что по понедельникам безрезультатной беготни и суеты выпадает больше, чем в другие дни, Виктор не поленился изучить свои рабочие блокноты и собрать статистику, убедительно подтвердившую его субъективное ощущение. Так под иррациональную неприязнь к первому дню недели была подведена рациональная база, хотя природа понедельничного феномена так и осталась нераскрытой.
Но, какими бы бесплодными ни были прошлые понедельники, нынешний затмил все. Целый день Виктор провёл в тщетных попытках выудить из работников трех проклятых фирм проклятого особняка хоть какую-то полезную информацию, но так и не получил ни единой зацепки. А ведь поначалу казалось, что обстоятельства ему благоприятствуют. Оказаться на месте сбора всех подозреваемых в ту минуту, когда им сообщают о новом убийстве, — редкая удача для сыщика. Испуг, ошеломление, растерянность, шок выбивают людей из колеи, они забывают о присутствии постороннего, о самоконтроле, бросают неосторожные реплики, а то и вовсе пускаются в откровения, каких при иных обстоятельствах от окружения жертвы не дождёшься. Да и убийца может ненароком себя обозначить. Казалось бы, наблюдай за присутствующими, слушай, анализируй, и обязательно получишь подсказку.
Ан нет! Понедельник и тут подгадил. Пока Виктор ставил в известность начальство, договаривался о разделении труда с Халецким, взявшим на себя беседу с соседями и родственниками Морозовой, а также визит к районным оперативникам, выезжавшим на место происшествия, коллеги покойной наклюкались до положения риз и для дальнейшей беседы оказались непригодны. Виктор чуть не надорвался, пытаясь вывести художников и рекламистов из пьяного транса, но, кроме рыданий и невнятных славословий Ирине Морозовой, ничего не услышал.
Когда Бекушев выбился из сил и пал духом, в конференц-зал рекламного агентства, где Виктор опрашивал невменяемых сотрудников убитой, позвонил Халецкий.
— Пых! Я на сегодня отстрелялся. Тебе ещё долго?
Бекушев мрачно сообщил, что готов закончить хоть сейчас.
— Чудненько! — обрадовался Борис, не давая коллеге времени пожаловаться на тяготы жизни. — Встречаемся через полчаса возле «Макдональдса» у метро «Проспект Мира».
Короткие гудки бесцеремонно оборвали Виктора, собиравшегося спросить, чем Халецкого не устраивает «Макдональдс» на Пушкинской, поближе к родной конторе, и выразить сомнение, успеет ли он добраться до проспекта Мира за полчаса. С чувством посмотрев на пищащую телефонную трубку, Виктор швырнул её на аппарат, торопливо оделся, запер конференц-зал и побежал к метро.
Как оказалось, торопился он напрасно. Во-первых, дорога до указанного заведения заняла двадцать пять минут, во-вторых, Халецкий на десять минут опоздал. В итоге Виктор четверть часа мёрз на сыром ветру, топчась на ступеньках и проклиная Бориса, погоду и старуху-попрошайку, которая вцепилась в него натуральным клещом. Профессиональная методика вымогательства последней была рассчитана не на жалость, а на брезгливость жертвы: старуха приближалась к «добыче» вплотную, хватала за рукав и тянула своё тоскливое «Подайте, люди добрые», дыша в лицо невыносимым зловонием. Стряхнув с себя попрошайку в третий раз, Виктор не выдержал и сунул ей под нос служебное удостоверение. Бабку тут же как ветром сдуло. Тут и Халецкий появился.
— О! А я думал мне тебя ждать придётся, не рассчитал маленько, — бросил он с ходу, лишив Виктора возможности выразить законное негодование. — Пошли, подзаправимся, а то у меня кишки от голода сводит.
— Тоже мне, новость! — буркнул Виктор, послушно двинувшись следом. — По-моему, они у тебя всю жизнь в сведённом состоянии. Скажи лучше, удалось тебе что-нибудь нарыть?
— Э нет! Рассказывай ты первый. А сначала найди отдельный столик, чтобы нам болтать не мешали, — дал задание Борис, а сам пристроился в хвост небольшой очереди.
Подходящий столик нашёлся на втором этаже. Окно, стена и тумба для подносов, ограждавшие его с трех сторон, обеспечивали максимальную уединённость, какой только можно было ожидать в тесном зале. Виктору повезло — он углядел этот райский уголок в ту минуту, когда занимавшая его парочка собралась уходить.
— Ну, ты и спрятался! — прокомментировал Халецкий, плюхнув на стол поднос. — Не иначе, как мои профессиональные навыки проверяешь? Есть, есть ещё песок в песочницах! Ну, чем порадуешь, друже?
— Нечем мне тебя порадовать, — мрачно сказал Виктор. — Меня целый день преследовало ощущение, будто я опрашиваю обитателей то ли сумасшедшего дома, то ли вытрезвителя. Знаешь, как я узнал об убийстве Морозовой? Cижу себе в конференц-зале, разговариваю с девицей из дизайн-студии. Вдруг открывается дверь — заметь, без стука, — и входит Вязников, директор «почтовиков». Ни слова не говоря, направляется прямо к бару, достаёт литровую фигурную бутылку сувенирной водки и в три глотка её ополовинивает. У меня челюсть отвалилась, не соображу, что сказать: то ли возмутиться такой беспримерной наглостью, то ли поинтересоваться, в чем дело. Пока собирался с мыслями, девица, с которой мы беседовали, спрашивает: Эдик, мол, что случилось? Он повернулся, лицо — чисто посмертная маска, я даже не припомню, видел ли когда что-нибудь подобное… И голос безжизненный, куда там ожившим киношным трупам! «Ирен убили». Девица побелела и застыла, как чучело со стеклянными глазами. Пока я пытался привести её в чувство, Эдик ушёл. Ушёл, что характерно, звеня бутылками, — но это я потом, задним числом припомнил. А девица между тем отмерла и забилась в истерике. Рыдала, выла, молотила по мне кулачками. Я побежал за армянином, дантистом этим. Хоть и зубной, думаю, а все-таки врач. Потом к рекламщикам — узнать, откуда известно про Морозову. Они послали меня к Полине, которая разговаривала по телефону с соседкой убитой. У этой Полины уже заплетался язык, но я опять-таки не всполошился, решил — от потрясения. Пошёл в свой временный кабинет, переговорил с Песичем, потом с тобой, а когда вернулся, они все до единого были пьяны в стельку — и художники, и «почтовики», и рекламщики. Никогда ещё не видел, чтобы люди так стремительно напивались. Только директор рекламщиков более-менее сохранял человеческий облик. Нет, выпил-то он крепко, но хоть разговаривал членораздельно.
— Ну, сказал что-нибудь полезное?
— Куда там! По его словам выходит, что сотрудникам агентства легче было совершить коллективное самоубийство, чем поднять руку на Ирен. Во-первых, её проекты приносят агентству львиную долю прибыли. Во-вторых, ту малую толику доходов, которую фирма получает без её непосредственного участия, приносят благодарные клиенты, осчастливленные Морозовой раньше. А в-третьих, насколько я понял, Ирен была человеком поразительной душевной щедрости и широты. Никогда никому не отказывала в помощи — советом, делом, деньгами… Да что там не отказывала — сама предлагала. Буянов, директор, рассказал мне такую историю: он однажды «влетел» на десять тысяч баксов. Въехал в неподходящую иномарку. Дело было через неделю после того, как он перебрался в Москву, знакомых — почти никого, тем более таких, чтобы в долг крупную сумму дали, а деньги нужны срочно — ну, сам понимаешь… Пришёл он на работу совсем никакой, сел за стол, за голову схватился и впал в прострацию. Народ покрутился-покрутился, видит, начальство на вопросы не реагирует, ну и отстал. А потом пришла Ирен и трясла директора до тех пор, пока он ей не признался. Она, ни слова не говоря, исчезла, а через два часа вернулась с деньгами. И от расписки отказалась наотрез.
— Надо же, оказывается, святые ещё встречаются! Или это эффект «de mortuis»?
— Не думаю. Они, конечно, перепились, как свиньи, но все равно горе выглядело неподдельным. И потом, я ещё в пятницу просил каждого кратко охарактеризовать коллег. О Морозовой все отзывались тепло и уважительно. За единственным исключением…
— А, это ты про своего нового кореша Колю? Как он тебе, кстати, на роль убийцы? Может, у него на почве зависти совсем крышу снесло?
— Вряд ли. Слишком уж личность комическая. Мелкотравчатая. Такому по плечу мелкая пакость, но не убийство. Масштаб не тот. Но, знаешь, что любопытно? Кажется, ему что-то известно. Когда я пришёл к ним в комнату узнать, кто сообщил про Морозову, рекламщики, тогда ещё почти трезвые, пребывали в шоке. Застывшие лица, невидящие глаза… Две девицы, правда, оправились от первого потрясения и уже вовсю
