Надежда. Я — близкий друг Эдика, а он, в свою очередь, дружил с Ирен. Она когда-нибудь упоминала его имя?
— Я знаю Эдика, — медленно, будто бы с трудом, выговорила Елизавета. — Но… как вы здесь оказались? И где Петя?
— Позвольте мне изложить все по порядку. — И Надежда немного сбивчиво, но все же довольно внятно поведала о вчерашнем визите пьяного в дрезину Эдика с тетрадкой пропавшего Мыколы; о трупе неизвестного, обнаруженном в прошлый четверг в вестибюле здания, где работали Ирен, Эдик и Мыкола; о неожиданном приезде больной Ирен вечером следующего дня; о её признании, сделанном Эдику, и странных словах, сказанных напоследок, за несколько часов до гибели («Если со мной что-нибудь случится…»); о загадочном исчезновении Мыколы и содержимом найденной в его столе тетради, о терзаниях Эдика, считающего себя косвенно виновным в гибели Ирен, и его уверенности, что милиция, ознакомившись с заметками Мыколы, сочтёт его, Эдика, вину совсем не косвенной; о подозрении, что убийца расправляется со всеми возможными свидетелями и сейчас охотится за Эдиком; об их попытке вычислить злодея, руководствуясь туманным намёком Ирен, и провале этой попытки; о неожиданно посетившей их мысли, что Ирен могла сказать что-нибудь существенное своему мужу или подруге; о приезде сюда; о чёрном человеке, метнувшемся от квартиры к лифту, когда Надежда взбежала на площадку между этажами; об открытой двери и лежащем на полу прихожей человеке с простреленной грудью.
— Петенька! — вскрикнула Лиза и прижала ладони к побелевшим впалым щекам. — Он… он…
— Жив, — торопливо успокоила Надежда. — Славик сказал, что стреляли из пистолета небольшого калибра. Пуля зацепила ребро и ушла вбок, прострелено лёгкое, но другие жизненно важные органы вроде бы не задеты. Много крови он потерять не успел, мы с Эдиком сразу же запеленали его, как мумию… Простите… я хотела сказать, туго перебинтовали.
— А кто такой Славик? Врач?
— Военный хирург, замначальника отделения в госпитале Бурденко. Мой давний поклонник. Я звонила ему почти невменяемая, он решил, что ранили меня и примчался сюда за тридцать пять минут. Наверное, рекорд установил. У меня есть ещё один знакомый хирург, но не военный, к тому же он не позволяет мне вертеть собой так, как Славик… Да и Славу пришлось едва не на коленях умолять, чтобы он спрятал раненого у себя в госпитале и ничего не сообщал милиции. Он сказал, что из-за меня вся его карьера может полететь к чёртовой матери. Наверное, придётся теперь выходить за него замуж…
— Почему?
— Почему придётся выходить замуж?
— Нет, почему вы попросили его ничего не сообщать милиции?
— По многим причинам. Главным образом, для того чтобы до Пети не добрался убийца. Милиция вряд ли поставит около него круглосуточный пост, поэтому чем меньше людей знает о его местопребывании, тем в большей он безопасности. Ну, и ещё из-за Эдика. Его и так можно считать лучшим подозреваемым года. В первом убийстве его даже Ирен подозревала… то есть не подозревала, но не исключала его причастности. Потому и приехала на следующий день предупредить, что ничего предпринимать не собирается. И тем самым снабдила Эдика отличным мотивом для её убийства — так наверняка решит следствие. Когда Ирен сбили, Эдик бродил где-то по городу, размышлял над её рассказом, алиби у него нет. В тетрадке Мыколы — явная на него наводка. А когда Мыкола исчез, у Эдика было похмелье, он сидел дома. Опять без алиби. Если бы мы вызвали милицию и сообщили, что в мужа Ирен практически на наших глазах стрелял некто в чёрном и больше мы о нем ничего сообщить не можем, они без особого напряжения навесят на Эдика все. Я-то знаю, что он не мог стрелять, потому что бежал за мной, отставая на пролёт или два, но мне, скорее всего, не поверят. «Вы кто? Подруга? А сюда зачем явились? Помогали подозреваемому? Ну-ну!»
— Но Петенька придёт в себя и скажет им, что это был не Эдик.
— Во-первых, не обязательно. Стрелок был в какой-то тёмной штуковине вроде вязаной шапочки, натянутой на лицо. Во-вторых… — Надежда замялась, но все же закончила с мрачной решимостью: — неизвестно, придёт ли он в себя.
— Как?! — Елизавета вскочила. — Вы же говорили, что ранение не тяжёлое…
— Да, но Славику очень не понравилось его сердце. Петенька был сердечником?
Лиза тяжело опустилась в кресло.
— У него был микроинфаркт, когда Тася… Ирен умерла. Его не хотели отпускать из больницы, а он все равно ушёл. Из-за Мишутки.
Надежда вздрогнула и посмотрела в сторону малыша. Тот крепко спал прямо на ковре, прижимая к себе яркий пластмассовый паровоз.
— Как вы его назвали?
— Мишутка. Это Ирен его так звала. А Петенька — Микки. Бедный мальчик! В полтора года потерять мать и чуть не потерять отца… Все же я надеюсь, что Петя справится. Должен справится ради Мишутки.
Они помолчали. Елизавета встала с кресла, взяла малыша на руки и положила его в кроватку.
— Так вот, значит, куда она ездила, — пробормотала она как бы про себя, вернувшись в кресло. — К Эдику… А я понять не могла, как она на улице очутилась. Больная совершенно. Ночью у неё градусник зашкаливало. Господи, почему я домой пошла, почему не осталась её сторожить? Эх, Таська, Таська, что же ты натворила!..
— А почему — Таська? — осторожно спросила Надежда.
— Так её звали… раньше. Она не любила своё имя. Таисья значит счастливая, а у Таськи жизнь была… не дай бог никому. После того как её мама умерла, она поменяла имя на Ирину. Хватит, сказала, мне счастья, теперь хочу покоя. Вот и успокоилась… — Лиза заплакала.
Надежда неловко заёрзала в кресле. Она не умела утешать, если горе было настоящим, непоправимым. Слова сразу становились бессмысленными и фальшивыми, жесты, вроде пожатия руки, — нарочитыми и неуклюжими. Единственный приём, который иногда срабатывает, — попытка отвлечь внимание.
— Скажите, Петя — священник? — спросила она, словно не замечая Лизиных слез.
Сработало!
— Нет. А почему вы так решили? — удивилась Лиза.
— Понимаете, когда я добежала до него, он ещё был в сознании. И даже пытался что-то сказать. Мне послышалось: «мой сан!» Показалось, наверное.
По шишковатому лбу пробежала волна — Елизавета сосредоточенно нахмурилась, потом лоб разгладился.
— А! Это он, наверное, про Мишутку. Son — сын. Таська разговаривала с малышом по-русски, а Петя только по-английски, чтобы мальчик с детства знал второй язык. Петенька по-английски говорит совершенно свободно и почти без акцента, только употребляет много американизмов. Конечно, произношение не оксфордское… — Лиза осеклась и недоуменно воззрилась на визави, которая вдруг расплылась в улыбке.
— Так значит, он меня не собачкой обозвал! — туманно объяснила Надежда. — Не собючи, а so beauty — такая красавица.
— Кто обозвал? Петенька? — не поняла Елизавета.
Серия звонков — три коротких, два длинных, три коротких — перебила Надин ответ.
— Это Эдик! — Она вскочила и побежала открывать дверь.
Вот у Эдика, похоже, никаких проблем с проявлением сочувствия не было. Увидев заплаканную Елизавету, он широко шагнул к ней, сгрёб в охапку, притянул её голову к своему плечу, поцеловал в макушку и забормотал:
— Лиска, Лиска, ты — сильная девочка. Ирен всегда говорила, что лично её мир держится только на тебе. А теперь — тем более. Кто, кроме тебя, расскажет Мишутке, какой была его мама? Держись, родная!
И все это — без единой фальшивой ноты. Может быть, потому что их горе было общим. Надежда вспомнила, как рыдал Эдик у неё на кухне, и опять ощутила что-то похожее на неприязнь к Ирен, но тут же устыдилась. «Ирен не виновата, что Эдик считал её интереснее тебя, курица завистливая!» — мысленно осадила она себя.
Елизавета пару раз всхлипнула и отняла голову от его груди.
