глазища, а лоб как-то упустила из виду. Между тем, такие шишки и этот горный хребет посередине ну никак не могут принадлежать простушке». И она вдруг ощутила острый укол зависти к Ирен. Как-то так вышло, что у Надежды за всю жизнь никогда не было подруги. Были поклонники, были друзья, Эдик и Сашка, были хорошие приятельницы, а подругой она не обзавелась. С приятельницами Надежда поддерживала самые тёплые отношения, но ничего глубоко личного им не поверяла. И не только приятельницам, вообще никому. Разве у весёлого беспечного создания бывают сердечные тайны и душевные переживания? А Надежда старательно лепила образ именно легкомысленный и внимательно следила, чтобы ни одна деталь из него не выбивалась. Если бы она однажды вдруг решила излить кому-нибудь душу, у выбранного конфидента наверняка случилось бы умственное затмение, и по зрелом размышлении он решил бы, что исповедь ему пригрезилась.
Все мы ценим не собственно близких, а то представление, которое у нас о них сложилось, и разбивать это представление — непростительная жестокость. Так уж получается: сначала мы навязываем окружающим выбранный для себя образ, а потом они не позволяют нам от него отказаться. Человек взрослеет, умнеет, меняется, прежнее амплуа становится ему тесно, но окружение упорно загоняет его в старые рамки. Сломать их можно, только сменив окружение. Вот и рвутся старые связи, отдаляются друзья юности, распадаются браки. Или создатель образа устаёт бороться, закостеневает в напяленных когда-то доспехах, срастается с личиной.
Но некоторые везунчики избегают и того, и другого. У них есть друзья, готовые мириться с эволюцией образа. По-настоящему близкие люди, допущенные в самые глубокие тайники души. Как правило, одноимённого пола — различие в психологии мужчин и женщин мешает полному пониманию.
Лиска с Ирен дружили с детства, и, по-видимому, их связывали именно такие отношения. «Это несправедливо, — подумала Надежда. — У неё было все: подруга на всю жизнь, любящий муж, сын… Коллеги её боготворили, клиенты носили на руках. И она ещё увела у меня Эдика!»
Лиска, в свою очередь наблюдавшая за Надеждой, углядела лёгкую тень, рябью пробежавшую по её лицу, и деликатно сменила тему:
— Какая у тебя большая квартира! От бабушки с дедушкой досталась?
— Да. Дед был строителем, большим начальником. В войну до генерала инженерных войск дослужился. Только он здесь почти не жил. Сразу, как справили новоселье, сбежал от бабки на какую-то стройку века.
И Надежду неожиданно прорвало. До сих пор она обсуждала больную тему бабки только с Сашкой, и то постольку-поскольку. Никому ещё она не рассказывала о своей ненависти к старухе, о разъедающей душу тревоге за мать, о безобразных скандалах, доходивших иной раз до рукопашной, о вынужденном бегстве из родительского дома, потому что эти схватки оборачивались для мамы многодневной пыткой… А теперь вдруг разоткровенничалась.
— С бабкой вообще никто не способен ужиться. Даже мама — воплощённая кротость — сбежала от неё замуж, едва восемнадцать стукнуло. Ты не представляешь, в какой тесноте они с отцом жили! У его родителей был частный дом в деревеньке Челобитьево, неподалёку от Кольцевой дороги. И вот дедушка с бабушкой, папин брат, сестра с мужем и двумя детьми и мама с папой ютились в двух комнатёнках. Летом ещё ничего — расселялись на веранду, на чердак, а зимой сидели друг у друга на головах. Хорошо ещё, жили дружно. Помогали друг другу. Когда я родилась, моя тётка, папина сестра, не позволила маме уйти из института, сама меня нянчила. На ферму за спиной таскала, как цыганка. Она ветеринаром работала. А потом дом снесли и дали на всех три квартиры. Тут-то бабка и дождалась своего часа. Вселилась к нам под предлогом, что она старая больная женщина и нуждается в уходе. Отец просто видеть не мог, как она издевается над мамой, но когда он пытался осадить гадину или вернуть по месту прописки, начиналось форменное светопреставление. Бабка орала на весь дом, задыхалась, билась в эпилептических припадках, мама плакала, я рыдала. В общем, в один прекрасный день нервы у отца не выдержали, и он по стопам деда хлопнул дверью и подался в Магадан. После этого бабка окончательно распустилась. Никакому Диккенсу не под силу описать, как она над нами измывалась. Главным образом, над мамой, конечно, я-то скоро начала показывать зубы.
Тут Мишутка, которому уже надоели журналы, подбежал к Надежде и взобрался к ней на колени.
— Слушай, а его кормить не пора? — спохватилась Надежда.
Лиска посмотрела на часы.
— Ой, пора! Я вчера, вас ожидаючи, соорудила куриный супчик. Вы посидите, я сейчас принесу.
Через две минуты тарелка с тёплым супом стояла перед Микки. Надежда попыталась было взять его кормление в свои руки, но он решительно вырвал ложку, бросил лаконичное «Сам!» и принялся за дело с такой неукротимой энергией, что Надя вскоре смирилась с необходимостью отправить свой кашемировый кардиган в чистку.
— А что было дальше? — спросила Лиска, благоразумно наблюдавшая за процессом питания с противоположного конца стола.
— Дальше я повзрослела и начала вставать на мамину защиту все активнее и активнее. До тех пор, пока не поняла, что повторяю ошибку отца. От моей правозащитной деятельности выигрывала только бабка, которая обожает скандалы. Дай только предаться любимому занятию, прямо расцветает вся. А мои отнюдь не дипломатические демарши позволяли ей истязать маму с утроенной энергией. «Полюбуйся, полюбуйся, какую дочь ты вырастила!» И так далее в том же духе. Но смотреть на мамины мучения у меня тоже не было сил. Поэтому я дезертировала, как когда-то дед с отцом. Только не на стройку века и не в Магадан, а сюда, в бабкину квартиру.
— И она тебя пустила? — удивилась Лиска.
— Она бы пустила! Нет, мне пришлось выйти замуж и выдержать настоящий бой. Но это уже совсем другая история.
— Расскажи, — попросила Лиска.
— Хорошо, — согласилась Надежда. — Только давай сначала умоем этого чумазого джентльмена и уложим спать.
Мишутка сопел в ограждённом со всех сторон кресле-кровати два часа. И все два часа Надя с Лиской болтали, точно давние подруги. Надежда рассказала Лиске и о Сашке, и об Эдике, и о том, как изболелась у неё душа за маму, изнемогающую под игом вздорной, злобной и крепкой, как гвоздь, старухи.
— Мы должны найти какой-нибудь выход, — решительно заявила Лиска, и, увидев, как загорелись у неё глаза, Надя подумала, что правильно угадала в этой тщедушной пигалице пламенного борца.
— Я искала, — призналась она со вздохом. — Ничего, кроме убийства, в голову не приходит. — Своей смертью такие мегеры не помирают. По крайней мере до тех пор, пока не изведут всех близких.
— Убийство, конечно, тоже вариант, — задумчиво пробормотала Елизавета. — Но у него немало издержек. Всякие там раскольниковские муки, страх перед расплатой… Нет, у меня есть план получше. Знаешь, у меня ведь родители тоже развелись. Папа — замечательный человек, добрый, справедливый, но характер у него совершенно невозможный. А моя мама вовсе не такая кроткая, как твоя. Она ему спуску не давала. Представляешь, оба упрямые, как бараны, сойдутся лбами, никакой силой их не разведёшь. Мама кое-как дотерпела до моего совершеннолетия, а потом ушла к другому мужику, попокладистее. Мы с папочкой остались вдвоём. У нас, конечно, тоже баталии были не приведи Господи — все-таки одна кровь, — но непродолжительные и без обид. Потом я вышла замуж, и папа самокритично заявил, что не желает разбивать моё семейное счастье, а обуздать свой норов не в состоянии. К этому времени их как раз начали валом увольнять в запас — он у меня военный, полковник. В общем, вышел он в отставку и поехал жить к своей матери в славный город Мышкин. Слыхала о таком? Два года назад бабушка умерла, и он затосковал. Но возвращаться, как я ни прошу, отказывается. Боится меня с мужем рассорить. Вот бы нам их с твоей мамой свести. Папе как раз такая женщина и нужна — мягкая, терпеливая. Он бы её на руках носил, пылинки сдувал и никому бы не дал в обиду. С его характером выдрессировать твою бабку — плёвое дело.
— Бабку, пожалуй, выдрессируешь! — усомнилась Надежда.
— Ты не знаешь моего папу! Спорим, через месяц совместной жизни она у него начнёт по струнке ходить, честь отдавать и рапортовать по стойке «смирно»?
— А мама не начнёт? — опасливо поинтересовалась Надя.
— Ты что! — оскорбилась Лиска. — Папа — воплощённое благородство. Он в жизни не обидел слабого.
