контейнера мороженого.
Рэндол Шестой любит мороженое. Ему никогда не давали наесться мороженым вволю.
Но радостное волнение тут же сменяется горьким разочарованием, потому что ванильного мороженого как раз и нет. Есть шоколадно-миндальное. Есть шоколадно-мятное. Есть клубнично- банановое.
Рэндол ел только белую и зеленую пищу. Главным образом белую. Ограничение цвета в еде — защита от хаоса, свидетельство аутизма. Молоко, куриные грудки, индейка, картофель, попкорн (без масла, потому что с маслом он становился слишком желтым), очищенные яблоки, очищенные груши… Он ел зеленые овощи: салат, сельдерей, фасоль, и зеленые фрукты, скажем, виноград.
Те питательные вещества, которые не входили в бело-зеленую диету, он добирал в виде белых капсул витаминов и минералов.
Из всех сортов мороженого он ел только ванильное. Он знал, что другие сорта существуют, но находил их отталкивающими из-за цвета.
А вот в доме О’Коннор ванильного мороженого не держали.
На мгновение он остро чувствует свое поражение, балансирует на грани отчаяния.
Ему хочется есть, он просто умирает от голода, а экспериментировать его никогда не тянуло. Но, к своему изумлению, он достает из морозильной камеры контейнер с шоколадно-мятным мороженым.
Никогда раньше он не ел ничего коричневого. Он выбирает шоколадно-мятное мороженое, а не шоколадно-миндальное, потому что предполагает, что в первом будут вкрапления зеленого, которые хоть как-то примирят его с коричневым.
Он достает ложку из ящика, где лежат столовые приборы, переносит контейнер с мороженым на кухонный стол. Садится, дрожа от страха.
Коричневая еда. Он может не выжить.
Сняв крышку, Рэндол обнаруживает ярко-зеленые полосы мяты в холодной коричневой массе. Знакомый цвет успокаивает его. Контейнер полон, и он сразу набирает ложку с верхом.
Поднимает ее, а потом, собравшись с духом, пытается отправить в рот. Побороть страх удается только с пятой попытки.
Ох.
Коричневое мороженое совсем не отвратительное. Наоборот, очень даже вкусное.
Потрясающе вкусное. Вторая ложка отправляется вслед за первой. Потом третья.
Он ест, а по телу растекается умиротворенность, какой он не испытывал ранее. Он еще не стал счастливым, идею счастья он воспринимает иначе, но за четыре месяца существования вне резервуара сотворения он никогда не приближался к счастью так близко.
Он пришел сюда в поисках счастья, но сначала нашел кое-что еще:
Он чувствует, что его дом именно здесь, а совсем не в «Руках милосердия». Он чувствует себя в такой безопасности, что может есть коричневую еду. Возможно, потом он решится попробовать и розово-желтое клубнично-банановое мороженое. Здесь, в этих стенах, возможно все.
К тому времени, когда количество мороженого в контейнере уменьшилось наполовину, Рэндол знает, что никогда отсюда не уйдет. Это его дом.
В истории человечества можно найти множество примеров того, как Старые мужчины умирали (и убивали), защищая свои дома. Рэндол Шестой историю знает не очень хорошо, по истории в него загрузили только два гигабайта.
Вырвать его из этого места и вышвырнуть в шумный и яркий мир — все равно что убить. Таким образом, любая попытка заставить его покинуть свой дом должна рассматриваться как нападение, а потому он имеет право на самозащиту.
Это его дом. И всеми силами он будет защищать свои права на него.
Рэндол Шестой слышит, как кто-то спускается по лестнице.
Глава 29
Ганни Алекто, водитель одного из галеонов, вошла в лачугу, которая служила кабинетом управляющего, села на край стола Ника Фригга.
— Кабан, какао, каркас, кипарис, кирка, койка.
Ник не ответил. У нее всегда возникали проблемы с нужным словом. И не имело смысла пытаться угадать, какое именно слово ей требовалось. Она только сильнее запутывалась.
— Король, кочегар, крен, крот, крыса.
— А что с ними?
— Что с кем?
— С крысами, Ганни.
— Ты это тоже заметил?
— Заметил что?
— Крысы ушли.
— Ушли куда?
— Если б я знала, то не спрашивала бы тебя.
— Спрашивала о чем?
— Где крысы?
— У нас всегда есть крысы.
Ганни покачала головой.
— Не здесь. Не теперь. Больше нет.
Выглядела Ганни как кинозвезда, только грязная. Ник не знал, почему Виктор создал ее такой красоткой и определил на свалку. Может, его забавлял контраст между ее внешностью и работой. А может, создавал Ганни по образу и подобию какой-то Старой женщины, которая отвергла его или как-то еще ему насолила.
— Почему бы тебе не выйти отсюда и не поискать слонов? — предложила Ганни.
— Ты о чем сейчас говоришь… о слонах?
— Ты не найдешь их, как и крыс. Когда я разравнивала мусор, они встречались мне постоянно, разбегались во все стороны из-под ножа бульдозера, а последние три дня я их не вижу.
— Может, теперь они зарываются глубже, по мере того, как мы наполняем котлован.
— Так у нас их пять? — спросила Ганни.
— Пять крыс?
— Я слышала, сегодня привезли пять трупов Старых.
— Да, — кивнул Ник, — и еще троих утраченных.
— Значит, вечером повеселимся. Слушай, жарковато сегодня.
— Луизианское лето, что ты хочешь.
— Я не жалуюсь, мне нравится солнце. Я бы хотела, чтобы оно светило и ночью.
— Когда светит солнце, ночи быть не может.
— В этом и проблема, — согласилась Ганни.
Разговор с Ганни Алекто всегда держал его в напряжении. Красотка, конечно, и с галеоном справлялась ловко, но мысли у нее постоянно скакали, что сказывалось по ходу разговора.
У каждого Нового человека был свой ранг. На самом верху находились Альфы, правящая элита. За ними следовали Беты и Гаммы.
Ник, как управляющий свалкой, был Гаммой. Работали у него только Эпсилоны.
Эпсилонов создавали и программировали для тяжелого физического труда. Они не слишком-то отличались от машин, и в будущем им предстояло заменить собой многих заводских роботов.
Никакой классовой зависти среди Новых людей не допускалось. Согласно заложенной программе каждый был полностью доволен рангом, с которым родился, и не стремился подняться выше по социальной
