нападения как на самого Виктора, так и на других сотрудников «Рук милосердия».
За долгие десятилетия Виктор научился извлекать больше пользы именно из редких поражений, а не из многочисленных побед. Неудача могла по праву считаться матерью научного прогресса, особенно
Виктор зачарованно наблюдал за изменениями человеческого тела, за трансформацией его в тело животного, трансформацией, никак не связанной с дополнительными генами, которые появились у Уэрнера. Да, мускулатура начальника безопасности улучшилась благодаря генному материалу пантеры, но ему не «подсадили» гены, отвечающие за лапы, и, безусловно, его генный код не предполагал наличия у Уэрнера хвоста, который уже начал формироваться.
Голова Уэрнера (в лице все еще угадывались знакомые черты) легко двигалась на толстой и удлинившейся шее. А когда он поворачивал голову к одной из камер, стоящие в комнате наблюдения видели, что радужные оболочки обрели форму эллипса, как бывает у кошек, хотя опять же такие гены в генный код Уэрнера не добавлялись.
Гипотезы возникали следующие: то ли Виктор где-то допустил ошибку, то ли ставшая аморфной плоть Уэрнера могла восстановить все особенности животного всего лишь по нескольких генам. И хотя вторая гипотеза вроде бы представлялась совершенно невозможной, Виктор склонялся к мысли, что именно она и является правильной.
Помимо шести камер, фиксирующих удивительное превращение Уэрнера из человека в зверя, в изоляторе стояли и микрофоны, подсоединенные к динамикам комнаты наблюдения. По звукам, которые издавал Уэрнер, не представлялось возможным определить, понимал ли он, что происходит с его телом. Звуки эти не складывались в слова, да и в основном он просто кричал.
И, судя по крикам, трансформация сопровождалась как ментальной, так и физической болью. Вероятно, Уэрнер потерял способность отключать боль.
Но когда Уэрнер вдруг внятно произнес: «Отец, Отец…» — Виктор убрал звук, ограничившись только «картинками».
В последние годы ученые Гарварда, Йеля, Оксфорда да и многих других научно-исследовательских центров экспериментировали с пересадкой генов. Скажем, добавляли гены паука к генетическому коду козы, чтобы получать молоко, подернутое паутиной. Вводили мышам части человеческой ДНК, несколько команд пытались победить в гонке и первыми создать свинью с человеческим мозгом.
— Но только я, — объявил Виктор, глядя на шесть экранов, — создал химеру из древнего мифа, зверя из разных частей, который представляет собой единое целое.
— А он представляет? — спросил Рипли.
— Ты видишь это не хуже моего, — раздраженно бросил Виктор. — Вон как бегает.
— Не находит себе места от боли.
— Тело у него сильное.
— И продолжает изменяться.
Виктор добавил Уэрнеру гены и паука, и таракана, чтобы повысить эластичность сухожилий и плотность кожи. И теперь эти паучьи и тараканьи гены давали о себе знать в теле пантеры.
— Биологический хаос, — прошептал Рипли.
— Смотри внимательно, — посоветовал Виктор. — То, что мы сейчас видим, неизбежно приведет к величайшим открытиям в генетике и молекулярной биологии.
— Мы можем быть уверены, что двери переходного отсека надежно заперты? — спросил Рипли.
— Да, — хором ответили ему четверо других сотрудников «Рук милосердия».
Один из экранов потемнел, и тут же на нем появилось лицо Аннунсиаты.
Полагая, что ее появление — очередная ошибка, Виктор уже собрался рявкнуть на нее, потребовать, чтобы она очистила экран. Но Аннунсиата заговорила первой:
— Мистер Гелиос, Альфа просит о срочной встрече с вами.
— Какой из Альф?
— Патрик Дюшен, приходской священник церкви Госпожи Наших Печалей.
— Переключи его на систему громкой связи.
— Он не звонит по телефону, мистер Гелиос. Стоит у дверей «Рук милосердия».
Для посторонних «Руки милосердия» давно уже превратились в частный склад, который практически не работал. Рожденные здесь не приходили сюда, потому что поток посетителей мог вызвать ненужные подозрения. Появление Дюшена у дверей «Рук милосердия» являлось нарушением протокола и говорило о том, что его привело сюда нечто экстраординарное.
— Пришли его ко мне, — приказал Виктор Аннунсиате.
— Да, мистер Гелиос. Да.
Глава 50
Лаффит открыл глаза.
— Я признался вам. Еще одно доказательство того, что моя программа рушится. Мы должны хранить свою сущность в секрете, не открывая ни наших отличий от вас, ни наших целей.
— Мы и так знали, что вы — другие, — ответил Майкл. — Так что никакого секрета вы не выдали. Сидите, пастор Кенни, просто сидите и наблюдайте, как маленькие птички падают с провода.
Едва Майкл произнес эти слова, менее чем через минуту после завершения телефонного разговора с Девкалионом, как гигант вошел в кухню дома пастора из коридора.
Карсон настолько привыкла к неожиданным появлениям Девкалиона и его загадочным исчезновениям, что «дезерт игл» в ее руках даже не дернулся. Она по-прежнему целилась в грудь священника.
— Вы что, звонили с переднего крыльца? — спросил Майкл.
Огромный, внушающий ужас, с татуировкой в пол-лица, Девкалион кивнул Лулане и Евангелине.
— «Ибо дал нам Бог духа не боязни, но силы и любви и целомудрия».
— Второе послание к Тимофею, — голос Луланы дрожал, — глава первая, стих седьмой.
— Я, возможно, выгляжу как дьявол, — обратился Девкалион к сестрам, чтобы хоть немного их успокоить, — но если я и был таковым, то теперь нет.
— Он — отличный парень, — заверил их Майкл. — Я недостаточно хорошо знаю Библию, чтобы привести соответствующий стих, но он — отличный парень.
Девкалион сел за стол, на тот стул, где совсем недавно сидела Лулана.
— Добрый вечер, пастор Лаффит.
До этого глаза священника словно закрывала пелена тумана. Теперь же он встретился взглядом с Девкалионом.
— Я не узнал стих седьмой из первой главы послания к Тимофею. Программа продолжает разрушаться. Я перестаю быть тем, кем был. Скажите мне другой стих.
— «Смотри, он — ничто. Ничтожны и дела его. Ветер и пустота — истуканы его», — процитировал Девкалион.
— Я не знаю этого стиха, — признался священник.
— Книга пророка Исайи, глава сорок первая, стих двадцать девятый, — ответила Евангелина, — но он чуть поменял слова.
— Вы выбрали стих… который описывает Гелиоса. — В голосе Лаффита не слышалось вопросительных ноток.
— Да.
Карсон гадала, стоит ли ей и Майклу опускать пистолеты. Подумала, что Девкалион, если бы счел такое решение правильным, предложил бы им расслабиться. И продолжала держать на мушке грудь священника.
— Как вы узнали о Гелиосе? — спросил Лаффит.
— Я — его первенец. Грубая модель, по вашим стандартам.
