Виктором.
— Я дал тебе жизнь, и где твоя благодарность? Скоро весь мир станет нашим, нам покорится природа, все изменится раз и навсегда. Я предоставил тебе возможность участвовать в этом великом начинании, а ты от него отворачиваешься. Неужели в своем заблуждении ты поверил, что религия, которую ты проповедуешь, содержит в себе толику правды?
Дюшен продолжал смотреть на фантасмагорического Уэрнера.
— Сэр, вы можете освободить меня несколькими словами.
— Бога нет, Патрик, а если бы и был, для таких, как ты, он не найдет места в раю.
Смирение, которое зазвучало в голосе священника, решительно не понравилось Виктору.
— Сэр, мне не нужен рай. Хватит вечной темноты и молчания.
У Виктора он вызывал только презрение.
— Пожалуй, ты — самое жалкое из всех существ, которые мне довелось создать.
Священник не ответил, и тогда Виктор включил динамики, соединенные с микрофонами, установленными в изоляторе. Уэрнер по-прежнему кричал от ужаса и боли. Кошачий визг перемежался вполне человеческими криками безумца и совершенно незнакомыми звуками, которые, возможно, могли издавать какие-то насекомые.
— Открой дверь переходного отсека, — приказал Виктор одному из сотрудников. — Отец Дюшен хочет утешить беднягу Уэрнера.
— Сэр, лишь несколькими словами вы можете… — Отец Дюшен дрожал всем телом.
— Да, — прервал его Виктор. — Могу. Но я потратил на тебя время и ресурсы, Патрик, и в твоем случае инвестиции не принесли желаемого результата. А так ты сможешь сослужить мне последнюю службу. Мне нужно знать, насколько опасным стал Уэрнер для всех, кроме себя. Войди туда и продемонстрируй мастерство священника. Письменный отчет мне не нужен.
Дверь переходного отсека открылась. Дюшен направился к ней. На пороге остановился, посмотрел на своего создателя.
Ни выражение лица священника, ни его глаза ничего Виктору не сказали. Хотя он создал их всех и прекрасно разбирался в структуре их тел и мозга, некоторые из Новых людей иногда становились для него такой же загадкой, какой были Старые люди.
Не произнеся ни слова, Дюшен вошел в переходной отсек. Дверь за ним закрылась.
— Он в воздушном шлюзе, — сообщил Рипли.
— Это не воздушный шлюз, — поправил его Виктор.
— Наружная дверь заперта, — доложил один из сотрудников. — Внутренняя дверь открывается.
Мгновением позже Уэрнер перестал кричать. Он оставался на потолке, но переключился с собственных проблем на что-то еще.
Отец Дюшен вошел в изолятор.
Дверь за ним закрылась, но никто из сотрудников не доложил об этом, нарушая заведенный порядок. Комната наблюдения погрузилась в мертвую тишину.
Дюшен заговорил, но обращался он не к монстру, висящему на потолке, а к своему создателю, глядя в одну из камер:
— Я прощаю тебя, Отец. Ты не ведаешь, что творишь.
В это самое мгновение, до того, как Виктор успел разразиться яростным ответом, Уэрнер доказал, что стал смертельно опасен. Впрочем, находящиеся в комнате наблюдения в этом и так не сомневались. Такие клешни и жвала могли нести только смерть.
Программа, заложенная в священнике, требовала, чтобы он боролся за свою жизнь, сил ему тоже хватало, да и тело отличала повышенная сопротивляемость. Поэтому благодаря силе и сопротивляемости смерть его была не легкой, а медленной и жестокой, но в конце концов он получил то, о чем просил.
Глава 57
— Многие теологи считают, что собаки и некоторые другие животные имеют простые души, но бессмертные они или нет, сказать не может никто. — Девкалион смотрел, как глаза пастора Лаффита нервно бегают под опущенными веками.
— Если у собак есть души, тогда, возможно, и мы — нечто большее, чем машины из плоти и крови, — предположил Лаффит.
— Я не собираюсь давать вам ложную надежду, — сказал Девкалион после короткого раздумья, — но могу предложить третью конфету.
— Съешьте и вы одну, хорошо? За компанию.
— Хорошо.
Голова и руки священника тряслись все сильнее.
Девкалион взял две конфеты. Одну поднес к губам Лаффита, и тот ее взял.
В конфете, которую Девкалион положил в рот, начинка оказалась кокосовой. За двести прожитых лет он никогда не ел ничего более сладкого, возможно, потому, что обстоятельства, по контрасту, сложились очень уж горькие.
— С открытыми или закрытыми глазами я вижу жуткие галлюцинации, яркие образы, такие ужасы, что их невозможно описать словами.
— Тогда не будем больше тянуть. — Девкалион отодвинул стул и поднялся.
— И боль, — продолжил священник. — Сильная боль, которую я не могу подавить.
— Новой боли не будет, — пообещал Девкалион. — Я гораздо сильнее вас. Все произойдет быстро.
Когда Девкалион проходил мимо священника, чтобы встать сзади, тот поймал его руку. А потом сделал нечто такое, чего никто не мог ожидать от Нового человека. И Девкалион знал, что поступок этот он не забудет до конца своих дней, сколько бы столетий ни отмерила ему судьба.
Хотя программа разрушалась, хотя разум уходил (а может, благодаря этому), пастор Лаффит поднес тыльную сторону ладони Девкалиона к губам, нежно поцеловал ее и прошептал:
— Брат.
Мгновением позже Девкалион сломал священнику шею, раздробив позвоночник с такой силой, что последовала смерть мозга. С такой травмой не могло справиться даже квазибессмертное тело.
Тем не менее какое-то время Девкалион оставался на кухне. Чтобы убедиться, что священник умер.
Ночь прижималась к окнам. За ними лежал огромный город. Однако Девкалион видел за стеклами только черноту, беспросветный мрак.
Глава 58
После того как неведомое существо в стеклянном ящике произнесло ее имя и предъявило свои претензии на нее, Эрика не стала задерживаться в секретной викторианской гостиной.
Ей не понравилась грубость голоса. И его уверенность.
С порога она едва не бросилась в коридор, но вовремя услышала гудение штырей. Если бы без задержки продолжила путь, возможно, смогла бы выяснить, выдержит ли ее идеально спроектированное тело электрические разряды в несколько тысяч вольт.
Тело, конечно, у нее было не чета человеческому, но Эрика Гелиос не считала себя Скарлетт О’Хара.
Разумеется, действие «Унесенных ветром» происходило в те времена, когда электричество еще не озарило каждый дом, вот Эрика и не знала, уместна ли эта литературная аллюзия, но она пришла ей в голову. Книгу, понятное дело, она не читала, но, возможно, в одной из сцен в Скарлетт во время грозы
