Любовь, как луна, в наслажденье таком возрастает. <12> Я в ненастье, во мраке дневном согрешила, День за ночь принимая, к нему поспешила. Дерзновенной любви помогало ненастье. Облака прикрывали постыдное счастье. Опыт мой несказанный при этом отраден: Словно слон дорогой мною днем был украден. <13> Лицо застилают ей волосы темной волною, Как будто неистовый Раху прельстился луною. Цветам рассыпаться в прерывистом этом сиянье; Так Ямуна[375] с Гангой свое торжествует слиянье. В слиянии полном ни тело, ни дух не стыдится; Верховною пляской спешит госпожа насладиться. Блестят на лице ненаглядной жемчужины пота: Ей жемчуг дарован любовью, — какая щедрота! Целует любимого, счастьем своим опьяняясь; Луна упивается лотосом, с неба склоняясь. Свисая с груди, плетеница становится краше: Белей молоко в золотом углублении чаши. Над бедрами пояс. Торжественный звон колокольцев: Любовь совершается. Бог победил богомольцев.[376] <14> На свет не родись — будешь плакать, страдать и стыдиться, А если родишься, не нужно девицей родиться. Родишься девицей — рождайся девицей холодной. Рождаешься страстной — тогда не зовись благородной! И ночью и днем заклинаю всесильного бога: Не дрогнуть бы только мне, жить бы мне чисто и строго. Мне надобен муж, наделенный дарами благими. При этом пускай не прельщается муж мой другими! А если прельстится, пускай не гнушается мною. Гораздо разумней своей украшаться женою. Поэт говорит: «В этом двойственном мире, как в море,[377] Кто с жизнью расстаться готов, тот спасается вскоре». <15> Я глаза подвела благолепия ради. Не скрывают морщин моих жидкие пряди. Разукрасить пытаюсь цветами седины, Но при этом как будто виднее морщины. Разве так уж давно я была молодая? Я смотрю на себя, молчаливо страдая. Как мешок продырявленный, дряблая кожа. Где моя красота? На кого я похожа? Бестелесный не брезгует стынущей кровью. Я на старости лет одержима любовью. <16> Обогатил я наследников грешным своим достояньем. Сам никому я не надобен, смерть мне грозит воздаяньем. Кришна, спаси! Пособи мне стопами-челнами! В море греховном затерян я,[378] злобными пойман волнами. Сроду тебе я не кланялся, жил я любовью лукавой; Амритой чистою брезговал, сгублен богатством-отравой. Слушай поэта внимательно: «Это пустые потуги! Не нанимаются вечером к новым хозяевам слуги».[379] <17> Новое в новом Вриндаване: даже цветы-новоселы. Новые ветры весенние, вновь опьяненные пчелы. Новому юноше — мир обновленный. В роще, как пьяный, над Ямуной снова блуждает влюбленный. Новой листвой опьяненные, новые, новые птицы; В новом своем упоении новые в рощах юницы. С новым царевичем новые сверстники сонмом беспечным. Снова поэт опьяняется праздником новым и вечным. Перевод Н. Горской
Радха[381] — сводне Бора?и
