и у бога просит там возвращения испанца,— пусть с войны вернется сам! Тщетно у духовника дева просит исцеленья, ведь разлука ей горька… Глохнут речи старика, от любви же нет спасенья! В золотистости картинной тихий час, приятный вид: меркнет небо над долиной, вьется Тахо лентой длинной, со стены Инес глядит. Увидала — вдалеке, в буром мареве тревоги иль в туманном молоке, парни, — и не налегке,— пыль взметают на дороге. Вот Инее спустилась с башни, взор ее насторожен; и, в смятенье невсегдашнем, мчится в платьице домашнем вдаль, к воротам Дель-Камброн. Там, надменней всех вдвойне, краше всех в проеме узком, всадник на лихом коне, на арабском скакуне, иноходце андалузском. «Дьего!» — крикнула Инес, в стремя впившись и рыдая; но повеса из повес молвил: «Я тебя не знаю! Кой тебя попутал бес?!» Услыхав такие речи, чувств и чести лишена, наземь рухнула она: не могла дождаться встречи, а теперь опять одна! Но в те времена в Толедо по монаршему веленью губернаторскую должность исправлял старик Дон Педро, справедливый и отважный, многоопытный правитель, сам Руис де Аларкон. Много лет сей добрый старец за отечество сражался, пусть рука как плеть повисла, сердце целое зато! В гулкой зале — стол судейский, за столом седые судьи, слева — адвокат и сыщик, справа — пристав с булавой. На ковре под балдахином, президентом трибунала, сам Дон Педро, сам правитель, сам Руис де Аларкон; слушает он терпеливо, как одышливый писака, скучный писарь-меланхолик апелляцью оглашает. В зале публика зевает, убаюканная чтеньем; судьи дремлют, уминая складки скатерти камчатой, и на солнце сушат акты писаря второй руки. Вдруг, в смятении великом, в залу женщина вбегает, горестна, простоволоса, очи красные от слез. Голосом, от стона хриплым, к справедливости взывает,— прямо в ноги к Дону Педро: «Справедливости, сеньор!» Обнимает ноги старца, молит выслушать. Зеваки в любопытстве возбужденном собираются вокруг. И учтиво ее поднял сам правитель королевский, сам Дон Педро, и промолвил, усмиряя праздный гомон: «Женщина, чего ты хочешь?» «Справедливости, сеньор!» «Но какой?» — «Большую ценность у меня украли!» — «Ценность? Но какую?» — «Очень просто: сердце бедное мое!» «Отдала его ты?» — «Просто одолжила!» — «И должник не вернул его?» — «Конечно!» «А свидетелей имеешь?» «Нет, увы, ни одного!» «Ну, а было ль обещанье?» «Было ль?! Господи! Конечно: уезжая из Толедо, клятву мне принес должник». «Кто же он?» — «Мартинес, Дьего»,
