Европейская поэзия XIX века

Когда весь мир вокруг, как затхлая темница,
В чьих стенах — робкая, с надломленным крылом,
Надежда, словно мышь летучая, кружится
И бьется головой в бессилии немом;

Когда опустит дождь сетчатое забрало,
Как тесный переплет решетчатых окон,
И словно сотни змей в мой мозг вонзают жало,
И высыхает мозг, их ядом поражен;

И вдруг колокола, взорвавшись в диком звоне,
Возносят к небесам заупокойный рев,
Как будто бы слились в протяжно-нудном стоне
Все души странников, утративших свой кров,—

Тогда в душе моей кладбищенские дроги
Безжалостно влекут надежд погибших рой,
И смертная тоска, встречая на пороге,
Вонзает черный стяг в склоненный череп мой.

ЖАЖДА НЕБЫТИЯ Перевод В. Шора

Когда-то, скорбный дух, пленялся ты борьбою,
Но больше острых шпор в твой не вонзает круп
Надежда. Что ж, ложись. Будь, как скотина, туп,
Не вскакивай, влеком вдаль боевой трубою.

Забудь себя, смирись. Так велено судьбою.

О дух сраженный мой, ты стал на чувства скуп:
Нет вкуса ни к любви, ни к спору, ни к разбою…
«Прощай», — ты говоришь литаврам и гобою;
Там, где пылал огонь, стоит лишь дыма клуб…

Весенний нежный мир уродлив стал и груб.

Тону во времени, его секунд крупою
Засыпан, заметен, как снегом хладный труп,
И безразлично мне, земля есть шар иль куб,
И все равно, какой идти теперь тропою.

Лавина, унеси меня скорей с собою!

ПРЕДРАССВЕТНЫЕ СУМЕРКИ Перевод В. Левика

Казармы сонные разбужены горнистом.
Под ветром фонари дрожат в рассвете мглистом.

Вот беспокойный час, когда подростки спят,
И сон струит в их кровь болезнетворный яд,
И в мутных сумерках мерцает лампа смутно,
Как воспаленный глаз, мигая поминутно,
И, телом скованный, придавленный к земле,
Изнемогает дух, как этот свет во мгле.
Мир, как лицо в слезах, что сушит ветр весенний,
Овеян трепетом бегущих в ночь видений.
Поэт устал писать и женщина — любить.

Вон поднялся дымок и вытянулся в нить.
Бледны, как труп, храпят продажной страсти жрицы,
Тяжелый сон налег на синие ресницы.
А нищета, дрожа, прикрыв нагую грудь,
Встает и силится скупой очаг раздуть,
И, в страхе пред нуждой, почуяв холод в теле,
Родильница кричит и корчится в постели.
Вдруг зарыдал петух и смолкнул в тот же миг,
Как будто в горле кровь остановила крик.
В сырой, белесой мгле дома, сливаясь, тонут,
В больницах сумрачных больные тихо стонут,
И вот предсмертный бред их муку захлестнул.
Разбит бессонницей, уходит спать разгул.

Дрожа от холода, заря влачит свой длинный