белой
сЛЮной, а вдаЛи на горизонте видны были белые стоЛбы вздымающихся кверху волн. Все море выглядит черным, и на этом черном лице еще более ярко вырисовываются белые гребни крупных валов, бегущих один за другим, играющих и как бы смеющихся над слабостью человека. С утра ни одной рыбачьей лодки не вышло в море…»
Невский досадовал: забраться на край света, а теперь сидеть буквально «ждать у моря погоды»!
Н. А. Невский дважды посылал мальчика из гостиницы на пристань узнать, не пойдет ли катер, но оба раза посланец возвращался ни с чем. При этом он держался несколько снисходительно, своим видом давая понять, что заранее предвидел ответ и исключительно правила хорошего тона заставили его ходить на пристань с глупым вопросом: всякому было ясно, что при таком море никто не отважится ехать. Невский совсем было смирился со своей участью, тем более что к нему 'привели старика, знатока песен. Невский уже приготовился записывать, как вдруг явился человек из Ирабу И предложил сопровождать туда Невского.
— Сегодня я возвращаюсь обратно, поедемте вместе! Вы не боитесь непогоды? — спросил он.
Невский решил, что речь идет о поездке по морю на сабани.
Сабани — это «тонкая изящная лодка, весьма низкая, выдолбленная из целого дерева. Такая лодка — главное и необходимейшее средство всякого рыболовства, начиная от о-ва Осима и кончая архипелагом Яэяма. При попутном ветре она летит на парусах, как стрела. Это самое „безопасное' средство для передвижения по морю. „Да разве не перевернется лодка?' — спрашивал я у жителей Мияко и всегда получал один ответ: „Ну, что же, выкупаетесь немного, но зато не потонете. Лодка перевернется, ее снова наладим и дальше в путь'. Рыбаки же из Мияко на этих сабани ухитряются ездить в Наха, а окинавские рыбаки постоянно ездят на работы в Осима и даже ухитряются бегать в Японию, в Кагосима. Правда, при таких дальних пробегах обычно связываются две или даже три сабани вместе, в ряд, однако некоторые смельчаки катят на одноколке. Меня всегда поражала их быстрота при поднимании и спуске паруса, при поворотах. Эти
7*
повороты так быстры и круты, что не уступят любому автомобилю. Подплывают к берегу, сняв парус и гребя порожними веслами».
На этот раз сабани оказалась ни при чем. Рейсовый катер, который мотало у пристани на бурных волнах, отважился выйти в путь, и около него уже собралась кучка пассажиров. Но в моторе случилась какая-то поломка и до отправления прошло еще не менее двух часов. Катер отчалил, ведя на буксире большую парусную лодку. Ход его был замедлен — бурное море и буксируемая лодка мешали быстрому движению. Через полчаса лодку отвязали, и она своим ходом под парусами отправилась в затон.
Еще через полчаса миновали две голые скалы, разделенные проливом. «Эти скалы носят название „Фта-сибанари' („Двое — врозь'. — Л. Г., Е. К.) и в поэзии жителей острова Ирабу постоянно являются символом бездетных супругов, одиноко и скучно влачащих свое существование. После Фтасибанари море стало страшно бурно, особенно когда моторная лодка начала поворачивать в Ирабу. На берегу то там, то тут появляются полосы белого песка, омываемого свирепыми волнами. Вдали видна роскошная песчаная ослепительная отмель— преддверие деревни Ирабу. Наконец вошли в узкий пролив между островами Ирабу и безлюдным Симодзи. Этот мелкий пролив нельзя даже назвать рекой, как мы, русские, понимаем это слово. Это скорее мелкий ручей, разделяющий два острова, который можно свободно перейти вброд. На острове Симодзи нет человеческого жилья, и в настоящее время там находятся только поля и огороды жителей пяти слобод волости Ирабу».
Одно и то же название — Ирабу носили и остров и деревня, точнее, волость, объединявшая, как об этом писал Невский, пять слобод.
По преданию, ныне безлюдный о-в Симодзи в старину был заселен. На южном побережье его имеются два глубоких с соленой водой пруда, расположенных очень близко друг к другу. Их называли «сообщающимися прудами». Берега их обрывисты, отвесны, сорвешься в воду — не выберешься. С этими прудами связана мрачная легенда.
«Говорят, в старину на этом месте находилось име-
ние одного богача из деревни Кидумари. Однажды богач в порыве самохвальства и гордости решил отведать кушанья из рыбы — посланницы морского бога. И, когда он уже потрошил рыбу, бог, разгневавшись, наслал наводнение, смывшее без остатка не только имение, но и всю деревню Кидумари. Уцелела лишь одна женщина с двумя детьми — своим ребенком и пасынком, которых в то время не было в деревне. Вернувшись, она не нашла ни дома, ни деревни и решила, отделавшись от пасынка, перебраться со своим ребенком в другую деревню. Она уложила пасынка на каменное возвышение на краю пруда, а сама, обняв своего ребенка, легла поодаль, поджидая, когда заснет пасынок, чтобы столкнуть его в воду. Но она задремала первой. Тогда ее ребенок подобрался к старшему брату и поменялся с ним местами. Ночью мать проснулась и, не подозревая обмана, столкнула родного сына. Наутро, обнаружив свою ошибку, она бросилась в тот же пруд.
В южном пруду находится скала, выступающая из воды, называемая „Ложем пасынка'. Есть будто бы и другая скала — „Ложе родного сына'».
Моторная лодка вошла в пролив, разделяющий Ирабу и Симодзи. Некоторое время она продвигалась с помощью шестов, но вскоре стало так мелко, что лодка заскребла днищем по песку и остановилась.
«Бросили мостки-доски, но они не достигали берега, и пассажиры, поднимая подолы, шагали по воде. Я уже было собрался снимать ботинки, как один из лодочников предложил донести меня на закорках до берега, на что я охотно согласился. Весь берег покрыт тонким белым песком, какого не увидишь в Хирара, и там и сям можно наблюдать круглые отверстия в песке, уходящие вглубь. Это жилища красивого быстроногого краба, с которым любят играть дети, доставая его из норки — краб прячется приблизительно на расстоянии длины руки взрослого человека».
Ведомый своим провожатым, Невский отправился в Ирабу. Волость населяло около 4500 человек. Все пять поселений, входивших в волость, расположились вдоль дороги, «прекрасной во всех отношениях», по выражению Н. А. Невского. В одной из деревень, в которой находилось волостное правление, Невский остановился на ночлег в начальной школе, где ему приготовили no-
lo 1
стель (составленные вместе столы, покрытые циновкой). Его радушно встретил школьный служитель. После угощения — вареный рис и тофу, творог из перебродивших бобов, появились и первые гости — представители местной администрации и деревенской интеллигенции, среди них был и старшина Кунинака Канто, понемногу занимавшийся сбором интересных этнографических фактов. После взаимных приветствий Невский представился. Сдержанность не позволила его собеседникам выразить свое восхищение познаниями гостя, но они были потрясены. И, как это бывало уже не раз, Невский очень скоро обрел верных и надежных помощников, старавшихся сделать для него все возможное.
А у него, естественно, уже были наготове вопросы. Еще в Хирара, дожидаясь катера, он услышал многократно повторяемое слово «мунаи».
«Прождавши катера безрезультатно два-три дня, я уже начал терять терпение и всем и каждому изливать свою досаду. Но досада моя была никому не понятна. Все, с кем бы я ни заговаривал, выслушивали меня спокойно и еще более спокойно отвечали, что тут ничем не поможешь, что это мунаи-кадзи — ветер- мунаи.
Первый раз слыша слово „мунаи-кадзи', повторяемое каждым, с кем я ни разговаривал, я, наконец, спросил, что же это за ветер такой, когда и откуда он обычно дует. Задавая такой вопрос, я был уверен, что мунаи — не более как название ветра, дующего в определенный сезон и в определенном направлении, вроде пассатов или муссонов, или вроде японских „хаэ' (южный ветер), „коти' (восточный ветер) и пр. Но тот, кого я спросил, видимо несколько озадаченный таким вопросом, подумал немного и ответил, что мунаи- кадзи совершенно не связан ни с сезоном, ни с направлением. Он возникает неожиданно в любое время года и может дуть в разных направлениях. Видимо, на моем лице была написана неудовлетворенность таким ответом, потому что мой собеседник, указывая пальцем на сливающееся с небом очертание острова Ирабу,
