половинный оклад, и заштатные чиновники. Эти общества сыграли известную роль. Они способствовали поддержанию общего возбуждения, пугали робких, предупреждали переход на сторону французов. В общем, роль эта была вспомогательной, потому что вся страна целиком была в состоянии заговора против завоевателя.
Штейн и реформы. Первый период патриотического возбуждения, питавшегося опьяняющими словами и легко принимавшего свои мечты за действительность, нашел в Штейне своего истинного представителя. Штейн сделался в известном смысле воплощением немецкого патриотизма, и благонамеренные немецкие журналы не допускают критического отношения к его делу; он заслужил этот культ горячностью своих убеждений, искренностью и постоянством своих стремлений, возвышенностью своего характера. Нельзя отрицать, что Штейн был инициатором мероприятий, подготовивших преобразование Пруссии. Его слава, быть может, не была бы так бесспорна, если бы сам Наполеон не упрочил ее своими неуместными притеснениями.
Фридрих-Вильгельм не любил Штейна, считая его резким и непочтительным, взял его в министры против своего желания, после долгих колебаний (б октября 1807 г.), не очень одобрял его прокламации, расстался с ним без всякого сожаления и никогда не желал снова призвать его к власти. Эта враждебность государя, опиравшегося на могущественную знать, явилась крупным осложнением для сторонников реформ. Чтобы справиться с ним, потребовалась героическая воля, Поклонники Штейна, — прежде всего, самый красноречивый и восторженный из них, историк Трейчке, — особенно настаивают на оригинальности политических замыслов Штейна и на радикализме его мероприятий. Кавеньяк доказал, что эта оценка преувеличена[46].
Если еще в наши дни дворянство сохраняет в коренных прусских провинциях господствующее социальное положение, если даже после революции 1848 года восточные области представляют собой разительный контраст с рейнскими округами, которые прошли через французское господство, то это, без сомнения, означает, что законы барона-освободителя были либо менее закончены, либо хуже задуманы, чем законы Учредительного собрания. Что касается оригинальности Штейна, то, даже допуская, что он сам не поддался воздействию великих современных событий (а это и мало вероятно и едва ли доказуемо), необходимо отметить, что некоторые из его сотрудников более или менее открыто исповедывали идеи 1789 года. Однако, в то время как Учредительное собрание прежде всего сознавало необходимость обеспечить свободу граждан и руководствовалось, таким образом, индивидуалистическими стремлениями, Штейн искал средств увеличить силы государства, уничтожая путы, задерживавшие рост благосостояния и парализовавшие развитие общественного сознания. Было бы также крупной ошибкой оценивать деятельность Штейна по вещественным ее результатам; в его представлениях об отеческом попечении помещиков было много иллюзий, но тот огонь жизни и надежды, который исходил от его приказов, сообщался всему народу, и к тому времени, когда Шт^йа лишился власти, он успел вселить в этот народ новый дух.
9 октября 1807 года король обнародовал знаменитый эдикт, который Шён называет прусским Habeas Corpus'ou. Эдикт этот уничтожал во всем королевстве крепостное состояние и освобождал земельную собственность от всяких установленных законом ограничений, стеснявших свободный ее переход. Но если не считать королевских доменов, где 47 ООО семейств сделались собственниками своих участков, декрет 9 октября остался мертвой буквой. Кавеньяк доказал, что «крестьянин по прежнему не только был далек от собственности, но оставался юридически и фактически под социальным и политическим гнетом земельной аристократии, и феодальное здание едва было поколеблено». Отмена помещичьих прав и меры, принятые к тому, чтобы помешать помещикам наложить руку на крестьянские наделы, тем не менее являлись крупным успехом, и резкая оппозиция феодалов свидетельствовала о важности принятых решений. Обнародованным 19 ноября 1808 года муниципальным законом, составленным Штейном и Шреттером, городам возвращено было ранее постепенно ими утраченное самоуправление. Штейн стремился привить народу охоту и привычку к самоуправлению. Но декрет 19 ноября касался лишь небольшой части населения, а законы о введении общинного устройства в деревнях и об организации управления округами, которых требовал Бойен, долго откладывались.
Наконец 24 ноября 1808 года, в день ухода Штейна, был издан закон о центральном управлении, который, хотя и в искаженном преемниками Штейна виде, являлся до последнего времени основой организации внутреннего управления Пруссии. Генеральная директория с ее запутанными подразделениями исчезла навсегда. Система коллегий была упразднена, а все дела распределены между министерствами внутренних дел, финансов, юстиции, иностранных дел и военным. Генеральные кассы слиты были в единую государственную кассу, вверенную министру финансов. Государственный совет, учрежденный значительно позднее, должен был стать высшим советом монархии. Единство королевства было прочно скреплено вследствие исчезновения областных министров. Привилегии отдельных провинций были уничтожены. Старинные территориальные деления подвергнуты пересмотру, провинции подчинены главным президентам, домениальные и финансовые палаты заменены управлениями (Regierungen), компетенция которых была яснее ограничена и которые избавлены были от всяких судебных дел. Штейн помышлял также об учреждении собраний земских и государственных чинов, но прошло полвека, прежде чем королевская власть согласилась призвать представителей народа.
Шарнгорст. Армия. Шарнгорст был самым решительным из числа тех, кто еще до Иены указывал на недостатки военной организации Пруссии. Старопрусская партия относилась с недоверием к этому чужестранцу, вступившему в армию в 1801 году и сразу обнаружившему намерение все изменить; сторонники плацпарада подсмеивались над этим профессором, лишенным гсякого изящества, неряшливым, неловким в своих манерах и речах; но выдающееся дарование, проявленное Шарнгорстом при Эйлау, где он был настоящим героем дня, покорило сомневавшихся в нем.
Впрочем, сами обстоятельства решили дело. Чтобы бороться с революционными армиями, нужны были многочисленные войска; чтобы устоять перед натиском наполеоновских солдат, нужно было, чтобы люди воодушевлялись высокой нравственной идеей. Система Фридриха II с ее навербованными иноземцами, которых можно было держать в повиновении лишь при помощи жестокой дисциплины, с бесчисленными изъятиями, в силу которых от службы были избавлены богатые и образованные классы, с командирами- откупщиками, у которых главная часть доходов состояла из более или менее дозволенных барышей, получаемых ими от командования своими частями, — эта система потерпела, как показали события, крах. Однако, несмотря на это, в комиссии по военным преобразованиям приверженцы старины, вопреки Гнейзенау, Грольману, Бойену, все же долгое время имели за собой большинство, а утратив его, оставались все еще достаточно сильными для того, чтобы изуродовать проекты Шарнгорста. Никак не могли решиться отменить изъятия для высших классов, и всеобщая воинская повинность введена была только 3 сентября 1814 года. По крайней мере, запрещено было вербовать иноземцев, телесные наказания были смягчены, торжественно провозглашено право всех граждан на доступ к офицерскому званию. Армия сделалась великой школой политического и нравственного воспитания; командиры избавлены были от обязанностей, несовместимых с воинской честью, правила продвижения по службе упорядочены, управление упрощено, амуниция облегчена. Скудость казны, а позднее бдительный надзор Наполеона не позволяли держать под знаменами многочисленные контингента (всего разрешено было иметь под ружьем 42 000 человек); через полки быстро проводились рекруты, которых отпускали, как только их обучение в короткий срок было закончено. Это — знаменитая система «Кптрег'ов», из которой вышла военная организация современной Европы.
Отставка Штейна. С 1808 года Шарнгорст и Штейн считали возможным возобновить борьбу. «Королю лучше было бы потерять корону, — говорил Штейн, — чем продолжать это прозябание в нынешнем рабском состоянии». Вожди партии действия — Грюнер, граф Гётцен, Омптеда — находились в тесных сношениях с недовольными в Вестфалии, вели переговоры со Стадионом. Французская полиция тщательно следила за их происками, болтливость сторонников феодальной партии навела ее на след. Рассчитывая, быть может, получить субсидию от курфюрста Гессенского, Штейн имел неосторожность написать очень компрометирующее письмо одному легкомысленному и подозрительному придворному, Витгенштейну (16 августа 1808 г.). Асессор Коппе, везший это письмо, был арестован в Берлине французской жандармерией, а самое письмо отобрано. 8 сентября оно было напечатано в Мопи-тере. Оставление Штейна у власти повлекло бы за собой войну с Францией. Фридрих-Вильгельм III колебался, пока он сохранял некоторое сомнение насчет поведения России; к Австрии он не имел никакого доверия, и
