опасность подвергнуться завоеванию. Вместо лютеранской Саксонии, хотя и проникнутой антипрусским духом, но в дальнейшем благодаря общности нравов и интересов несомненно более способной к ассимиляции, пруссакам навязали более подвижных и более наделенных воображением рейнских католиков, которые уже попривыкли к французской администрации, которые стояли за наполеоновский Гражданский кодекс и у которых Франция оставила глубокие и живые воспоминания. Прирейнские жители тем более тяготели к Франции, что новое ее правительство, сохраняя Гражданский кодекс и гарантируя владельцам национальных имуществ их собственность, благоприятствовало католической церкви и держалось политики мира. Таким образом, оно давало им все те преимущества, которые со времен Консульства привлекали их симпатии на сторону Франции, и освобождало от тех тягот, которые заставили их отшатнуться от Франции в эпоху Империи, — от военной службы и от борьбы с духовенством.
Но на эту сторону вопроса во Франции совершенно не обращали внимания. Французы ничего не хотели замечать, кроме враждебной и агрессивной Пруссии, выдвинутой в авангард коалиции англичанами, для того чтобы охранять Германию и Голландию. Талейрана сильно упрекали в том, что он не поддержал предложения, по которому саксонский король должен был получить владения на Рейне. Но, не говоря уясе о забвении принципа, составлявшего всю силу и политику Людовика XVIII, не говоря уже о неудобстве, которое заключалось в предоставлении Пруссии возможности сконцентрироваться в Германии, забывают, что, содействуя водворению саксонского короля на берегу Рейна, Франция должна была бы сама навсегда отказаться от всяких притязаний на эту территорию. По отношению к этому государю, бывшему ее клиентом, она очутилась бы в том же положении, что и по отношению к Баварии. Она не могла, проводя в Германии политику покровительства второстепенным государствам, сохранять в отношении Рейна заднюю мысль ограбить эти самые государства. Наконец, саксонскому королю в качестве католика было бы столь же легко ассимилировать прирейнских жителей, сколь это было трудно Пруссии. Здесь Франция гораздо больше угрожала Пруссии, чем Пруссия ей. «Ничто пе может быть проще и естественнее, — говорил Талейран, когда перед ним настаивали на этом пункте, — чем отобрать у Пруссии уступленные ей провинции, тогда как если бы они были отданы саксонскому королю в виде компенсации за его прежние владения, отнять их у него было бы и очень трудно и слишком жестоко».
Неаполитанские дела. В то время как этот основной вопрос приближался к окончательному разрешению, неаполитанские дела развертывались естественным ходом событий благодаря самому характеру неаполитанского короля, получившего свое королевство из рук Наполеона и желавшего пережить Империю, интересы которой были единственным основанием его пребывания на престоле. «Ваше величество, — писал Талейран 28 декабря Людовику XVIII, — могли убедиться на основании присланных мною документов, что я не теряю из вида неаполитанских дел. Я не забываю также и Delenda Carthago[12], но не с этого конца нам нужно теперь начинать». Талейран был вполне прав, когда не хотел обременять себя этой второй легитимистской тяжбой и дорого платить за услугу, которую союзники вынуждены были оказать ему даром.
Меттерних обещал Мюрату сохранить ему его «революционный» трон в то время, когда измена Мюрата представлялась ему необходимой для уничтожения французского владычества в Италии и когда он надеялся поделить с Мюратом папские владения. Но после того как французы были выгнаны из Италии и повсюду, началась реставрация, Австрии пришлось отказаться от своих притязаний на легатства. В интересах Австрии было теперь уничтожить тот очаг революции, каким мог бы стать Неаполь в руках Мюрата и заменить этого, все же всегда сомнительного с точки зрения легитимности, государя союзником Бурбонов, который будет всегда покорен и которому ничего другого и не нужно будет, кроме покровительства со стороны Австрии. Вся тонкая и коварная игра Меттерниха сводилась к тому, чтобы заставить Мюрата самого подготовить себе гибель. 29 июля 1813 года Сеп-Марсан писал из Вены, что император Фрапц по поводу Мюрата выразился следующим образом: «Надеюсь, что он сам послужит орудием своей гибели». А 20 октября Сен-Марсан сообщал о следующих словах Меттерниха: «Я отдал бы всю вселенную за известие, что король Фердинанд восстановлен на своем престоле. К несчастью, мы не можем в настоящий моменг содействовать этому силой оружия». Посланник Фердинанда слышал такие же уверения. «Австрия совершенно оставила мысль о поддержке Мюрата», — сообщал он своему двору 12 сентября.
Но, совершая это двойное предательство, Меттерних испытывал некоторое смущение перед Талейраном. Он рисковал тут дать слишком много пищи иронии своего коллеги и чересчур раскрыть свои карты, признавшись в своих тайных поступках. Не будучи в состоянии продать Мюрата послу Людовика XVIII, он попытался заслужить благоволение этого короля, оставляя Мюрата на произвол судьбы. Эта сделка послужила предметом подозрительных переговоров, происходивших в Париже при королевском дворе между Бомбеллем, посланцем Меттерниха, Блака, доверенным Людовика XVIII, и Веллингтоном, который преследовал в лице Мюрата последнего помощника Наполеона и хотел выговорить для Англии у неаполитанских Бурбонов морскую станцию на Средиземном море.
Веллингтон прибыл в Вену 3 февраля в качестве заместителя Кэстльри, который уехал оттуда 14-го. Он заявил, что в случае необходимости Франция была бы в состоянии принудить Мюрата убраться из Неаполя и восстановила бы там Фердинанда, что Англия оказала бы Франции в этом поддержку при условии, что Франция, в свою очередь, окажет ей содействие в борьбе против торговли неграми. В ответ на это Талейран опубликовал заявление о том, что Франция при поддержке Испании возьмет на себя операцию по восстановлению неаполитанских Бурбонов, если Австрии будет неприятно вмешиваться в это дело. Трудность положения
Австрии заключалась в том, что она по трактату, заключенному в январе 1814 года, обязалась защищать Мюрата. Мюрат потребовал исполнения этого обещания и попросил свободного прохода для войск, которые он намерен был послать против армии Людовика XVIII (нота 25 января 1815 года, врученная в Вене 23 февраля). Меттерних в одинаковой мере старался как уклониться от выполнения этого своего обязательства по отношению к Мюрату, так и от того, чтобы допустить французов в Италию. Он категорически заявил Талейрану, что Австрия будет рассматривать вступление французской армии в Италию как достаточное основание для объявления войны (нота 25 февраля). Но на следующий же день он заявил посланнику Мюрата Кампо-Кьяро, что этой гарантии для него должно быть совершенно достаточно, что вооружения Мюрата не имеют поэтому никакого смысла, что они только напрасно волнуют Италию и что всякое движение неаполитанской армии за пределы этого королевства будет рассматриваться как расторжение союза и нападение на Австрию (нота 26 февраля). Этот тонкий хитрец рассчитывал на то, что ввиду непрекращающихся вооружений Франции Мюрат непременно откроет военные действия и, развязав тем самым руки Австрии, позволит ей восстановить Фердинанда па престоле. Обстоятельства послужили осуществлению этого плана еще в гораздо большей степени, чем Меттерних мог предполагать.
Союз с Австрией угнетал Мюрата. Убежденный в том, что этот союз не поможет ему урвать ни одного клочка из папских владений и что после устройства итальянских дел в Вене царствование его потеряет в Италии всякий смысл, он под влиянием тех же самых мотивов, которые побудили его изменить Наполеону, пришел к расторжению своего договора с Австрией. Мюрат мечтал поднять против австрийского владычества всю Италию и стать для нее национальным государем-освободителем. Затем, узнав о намерении Наполеона оставить остров Эльбу и опасаясь, что император в наказание за измену выгонит его из Неаполя, он хотел заблаговременно упрочить свое положение, сделать себя необходимым и постарался ускорить развитие событий. Его переписка с Наполеоном была перехвачена и в копиях доставлена в Париж. Б лака передал эти документы Веллингтону, который 4 марта доложил о них в Вене. Меттерних был этим весьма доволен, а Мюрат окончательно осужден и уже на завтра обречен на гибель.
Меры против Наполеона. 5 марта курьер сардинского короля привез посреди бала известие, что Наполеон оставил остров Эльбу. Наступило всеобщее смятение, быстро сменившееся яростным гневом. Александр, еще совсем недавно в своем раздражении против Талейрана и Людовика XVIII поговаривавший о возможности спустить с цепи «чудовище», теперь требовал его окончательного уничтожения. Он говорил, что «дело это касается его лично, что он упрекает себя за допущенную им неосторожность и должен оправдаться в своей ошибке, заключавшейся в оставлении Наполеона на острове Эльбе, что эту войну, возобновляющуюся по его вине, он будет вести до последнего солдата и до последнего рубля». Пруссаки, почуяв удобный случай для более полной мести, чем в 1814 году, и для осуществления захватов, которые им
