действия правительства; он не отказывался даже от надежды привлечь на свою сторону группу пяти и таким образом обезоружить зарождавшуюся в недрах Законодательного корпуса демократическую оппозицию. Поэтому, — если бы духовенство вздумало упрекать императора в измене папе, а крупные фабриканты продолжали бы нападать на его экономическую политику, ему легко было бы защищаться, свалив все свои ошибки на страну. Ему и в голову не приходило, что в этой игре он будет одурачен и что из декрета 24 ноября выйдет когда-нибудь во всеоружии фатальная для Империи свобода.
Демократическая оппозиция в Законодательном корпусе. Группа пяти быстро сообразила, какую выгоду она может извлечь из нового режима. Конечно, она и теперь не могла открыто требовать восстановления республики (двое из группы, впрочем, об этом и не помышляли) или оспаривать основные принципы Империи; теперь, как и раньше, члены пятерки, не могли увлечь за собой большинство или причинить Наполеону III материальный ущерб. Но зато отныне голос оппозиции, до того времени не выходивший за стены Бурбонского дворца, мог быть услышан всей Францией; ей позволено было громко разоблачать злоупотребления правительственной власти и многие ошибки этой власти, остававшиеся до тех пор неизвестными. Они могли также требовать отмены или существенной реформы политических законов, без которых действие конституции 1852 года должно было скоро прекратиться. Пятерка не упустила этого случая. И вот, благодаря ее деятельности, во Франции пробудилось политическое сознание. С 1861 года парламентские прения, которые в течение десяти лет не интересовали страну, начали снова увлекать ее. Нация стала мало-помалу снова сознавать свои права; поколение 1848 года подняло голову, и выросло новое поколение, готовое помочь отцам отвоевать утраченную свободу.
В течение трех сессий 1861, 1862 и 1863 годов депутаты левой смело стояли на своем посту. Трое из них — Жюль Фавр, Эмиль Оливье и Эрнест Пикар — особенно выделялись красноречием, а также живостью и непрерывностью своих выпадов. При обсуждении новых законов и бюджета они имели возможность проводить свою политику только случайно и урывками, но зато обсуждение ответного адреса предоставляло им удобный случай для систематического развития своей хотя и неосуществимой в данный момент, но вполне определенной программы, значение которой не могло ускользнуть от внимания общества. Ежегодно левые требовали, чтобы всеобщее избирательное право было освобождено от опеки правительства, гордящегося тем, что оно вышло из всеобщей подачи голосов; чтобы правительство отказалось от права перекраивать на свой лад избирательные округа; чтобы система официальных кандидатур была отброшена; чтобы французским гражданам возвращено было право собраний и союзов; чтобы свобода печати была восстановлена и обставлена определенными гарантиями; чтобы произвол администрации перестал покрываться статьей 75 конституции VIII года; чтобы закон об общественной безопасности был отменен; чтобы свобода личности признавалась на деле; чтобы на место фиктивной ответственности главы государства поставлена была реальная ответственность министров; чтобы у монарха отнято было право бесконтрольного распоряжения государственными финансами и бесконтрольного заведывания внешними сношениями Франции как политическими, так и экономическими; чтобы он лишен был возможности использовать французские войска для угнетения других народов, как он делал это в Риме с 1849 года, и как готов был сделать это в Мексике в 1862 году. Левые хотели также, чтобы коммунам возвращено было право самим выбирать своих мэров и, наконец, чтобы Париж и Лион, которые больше не имели выборных муниципальных советов, были освобождены от действия исключительных законов.
Само собою разумеется, что голос оппозиции, встречавший отклик во всей стране, совершенно не выслушивался в Бурбонском дворце (в самом Законодательном корпусе). Если министры без портфеля, как Бильо, Мань, Барош, давали себе труд отвечать оппозиционным депутатам, то они делали это не столько для того, чтобы убедить уже заранее убежденное собрание, сколько для того, чтобы самой широтой прений подчеркнуть свободу, предоставленную императором парламенту. В сущности Наполеон III и его советники еще не боялись демократической оппозиции в Бурбонском дворце, которая в действительности представлялась им безобидной; они даже находили ее полезной, так как она давала им возможность пугать общество красным призраком.
Впрочем, с 1861 года старания Морни разбить эту маленькую группу начали приносить плоды. В это именно время Эмиль Оливье, которого этот развратитель (Морни) давно уже оплетал своими сетями, начал делать свои первые публичные заявления в пользу империи. Одержимый крайней самонадеянностью и жгучим желанием играть крупную роль, этот республиканец, сын политического эмигранта, позволил мало- помалу убедить себя, что возможно примирить цезаризм со свободой и, главное, что именно ему, Оливье, предназначено осуществить эту славную задачу. И вот, не переставая требовать основных условий политической свободы, он в 1861 году заявил о своей готовности стать на сторону империи, если Наполеон III соблаговолит согласиться с его взглядами. Теперь он повторял это многократно, объявляя себя врагом как всякой оппозиции, так и неизменного одобрения всех действий правительства. Один из его коллег, Даримон, обнаружил готовность идти по его стопам.
Клерикальная оппозиция. Таким образом, в рассматриваемый период правительство не думало, что опасность грозит ему слева; оно скорее усматривало ее справа, и его опасения оправдывались до некоторой степени поведением клерикалов.
Вся французская католическая партия, без различия между ультрамонтанами и «либералами», провозгласила Наполеона III врагом церкви и отступником перед лицом всего христианского мира. Епископы публично оскорбляли его в своих посланиях, сравнивая его с Понтием Пилатом, а император не сразу даже решился употребить против них невинное и почти смешное оружие appel сотте d'abus (протест правительства против нарушений'духовенством конкордата, подаваемый в Государственный совет). В 1861 году потворство императора итальянскому революционному движению подверглось в Сенате резким нападкам не только со стороны кардиналов, но и со стороны светских ораторов, как, например, Ларошжаклена, Геккерена[88] и др. Речь принца Наполеона, непочтительно напавшего на светскую власть папы и открыто требовавшего, чтобы Рим сделался столицей объединенной Италии, произвела в верхней палате впечатление настоящего богохульства. Говорившему от имени правительства Бильо с трудом удалось воспротивиться принятию поправки в пользу светской власти папы, за которую высказалась почти половина Сената (61 голос).
В Бурбонском дворце многие депутаты с горечью упрекали Наполеона III в нарушении принятых на себя обязательств и приглашали его возвратить папе утраченную им власть. Один из ораторов, Келлер, в речи, наделавшей много шума, не побоялся сказать, что благоволение императора к итальянским патриотам объясняется его страхом за свою жизнь; по словам Келлера, Франция отступила перед письмом Орсини. Несмотря на усилия Бильо и Морни, 91 голос, т. е. свыше трети выборной палаты, высказался в пользу папы.
Обсуждение адреса 1862 года привело к аналогичным и еще более бурным прениям. Незадолго до того император официально признал Итальянское королевство, а теперь он старался обуздать внутри страны происки конгрегации. Министр внутренних дел Персиньи объявил циркуляром 16 октября 1861 года, что государство имеет право наблюдать за некоторыми конгрегациями (associations) и распускать их, а эти конгрегации являлись для церкви настоящей армией. Он имел главным образом в виду «Общество Сен- Венсан де Поль» (Societe de Saint-Vincent de Paul), которое получало свои лозунги из Рима и, располагая огромными денежными средствами, насчитывало 4000 конференций (из них более 1500 в одной Франции), связанных в стройную иерархическую систему. Это общество управлялось парижским генеральным советом, принявшим характер настоящего политического комитета; своим вызывающим поведением оно начинало напоминать «Священную лигу» XVI века[89].
Министр потребовал от общества принятия генерального председателя, назначаемого императором. Общество отказалось подчиниться, и его центральный комитет принужден был исчезнуть (или сделать вид, что исчез). В Сенате Персиньи был объявлен «Полиньяком империи»; по словам некоторых ораторов, он заслуживал предания суду. В Законодательном корпусе с не меньшей резкостью нападали на Персиньи разные Лемерсье, Кольб-Бернары, Плишоны и Келлеры. В ответ на эти нападки правительство указало на чрезмерное развитие конгрегации, на рост их богатства и средств к действию; продолжая по прежнему твердить о своей преданности святому престолу, правительство не побоялось заявить, что до сих пор французы отказывались признать за римлянами принцип, который управляет Францией, т. е. народное верховенство и всеобщее избирательное право.
