число школ и просветить народные массы, а в особенности того, что он требовал для государства права участия в воспитании женщин. Католики объявили его законопроект о начальном образовании (обсуждавшийся в 1867 году) покушением на религию, так как он клонился к подчинению обучающих конгрегации, до сих пор пользовавшихся привилегиями, действию общих законов.
В Сенате католики упрекали правительство в том, что оно не заставляет чтить воскресный день и предоставляет почти неограниченную свободу философии, имеющей претензию совершенно игнорировать богословие. В верхнюю палату подавались петиции, требовавшие чистки народных библиотек и удаления оттуда сочинений Вольтера, Руссо, Мишле, Ренана, Жана Рейно, Жорж Санд и многих других. Сент-Бёв был освистан и подвергся оскорблениям со стороны почти всех сенаторов за то, что посмел выступить на защиту свободы мысли и науки. Высшая Нормальная школа была закрыта по желанию императрицы за то, что она приветствовала мужественное поведение Сент-Вёва (июль 1867 г.).
Вскоре нападение гарибальдийских отрядов на маленькое римское государство сделало требования французских ультрамонтанов еще более властными и настойчивыми. Наполеон III, вынужденный оказать помощь папе, пошел на это тем охотнее, что Гарибальди, до принятия команды над своими волонтерами, председательствовал в Женеве на «Конгрессе мира», который вместе с Международным товариществом рабочих[102] призывал все народы под знамена республики[103]. Выступая в защиту папы, Наполеон преследовал двойную задачу: вернуть себе утраченные симпатии католической партии и одновременно напугать партию революционную. В конце октября он послал на помощь папе французский корпус; через несколько дней «ружья системы Шаспо» этого корпуса совершили чудеса при Ментане (3 ноября)[104]. Таким образом, благодаря Наполеону «святой отец» мог еще некоторое время оставаться римским государем.
Оказав папе эту новую услугу, Наполеон III очень хотел бы вернуть себе свободу действий, но католическая партия воспротивилась этому. 29 ноября клерикалы сделали правительству запрос в Сенате и хотели вырвать у него новые обязательства в пользу «святого престола». Поддержка старого галликанца Бопжана и парижского архиепископа Дарбуа вывела на этот раз правительство из затруднительного положения. Но не так легко ему удалось отделаться в Законодательном корпусе, где итальянские дела обсуждались 5 декабря с гораздо большей горячностью. Демократическая оппозиция была крайне недовольна новым поворотом французской политики в пользу папы, но большинство палаты не стало на ее сторону; это большинство, состоявшее из консерваторов и католиков, шло в данном случае за Тьером и Берье, открытыми врагами империи; эти ораторы, наоборот, требовали от Наполеона III, чтобы он не выводил французских войск из Рима.
Бывший министр Луи-Филиппа (Тьер) снова подверг резкой критике движение в пользу объединения Италии; он старался доказать, что падение светской власти папы явилось бы для Франции величайшим счастьем, причем говорил с таким волнением и страстностью, что большая часть собрания подпала под обаяние его речи. Руэр мог воздействовать на большинство только тем, что пошел еще дальше Тьера и имел неосторожность взять на себя от имени монарха следующее обязательство: «От имени французского правительства мы заявляем, что Италия не овладеет Римом. Никогда Франция не допустит этого посягательства на свою честь и на католичество». И 200 голосов с увлечением повторили за ним: «Никогда! Никогда!»
С этого момента и вплоть до конца своего царствования Наполеон III оставался пленником католической церкви. Ободренное его слабостью, духовенство все громче и громче возвышало голос и начало открыто претендовать на руководящую роль в делах государства. В 1868 году епископы усилили свои нападки на Университет[105] и изобличали членов этой большой корпорации, учащихся и преподавателей, в распространении превратных и безнравственных учений. Они с крайней резкостью напали на Дюрюи за открытие женских средних школ, так как девушки, по словам Дюпанлу, должны воспитываться не иначе как в «лоне церкви». Под предлогом свободы высшего образования они добивались права налагать молчание на уста своих противников, как это доказал Сент-. Бев в своей последней речи в Сенате (май 1868 г.). Наконец, когда папа созвал собор, который должен был открыться в Риме в декабре следующего года[106], епископы достаточно ясно заявили, что они отправятся туда лишь с целью провозгласить подавляющим большинством голосов непогрешимость папы и придать принципам Силлабуса характер догматов.
Новые законы об армии, печати и народных собраниях. Императорское правительство, которое подобные союзники могли только скомпрометировать, не принося ему никакой пользы, испытывало сокрушительные удары окружавшей его со всех сторон оппозиции и потеряло способность ориентироваться. Его намерения осуждались даже в тех случаях, когда оно бывало право, а иногда политика его наталкивалась на противодействие не только противников, но и друзей. Так, например, лишь с величайшим трудом ему удалось провести военный закон, с помощью которого оно надеялось создать сильную французскую армию, способную в случае конфликта повести борьбу с Пруссией равным оружием (закон 1 февраля 1868 г.).
Республиканцы всячески старались провалить этот закон из ненависти к милитаризму. Либералы третьей партии и даже «мамелюки» ввиду тех жертв, которые он налагал на буржуазию, с трудом согласились на его принятие; народная масса встретила его враждебно, так как в новом законе она не видела ничего, кроме увеличения своих повинностей. Вот почему испуганное правительство не решилось сразу применить его на практике и вот почему мобильная национальная гвардия, которая должна была удвоить численный состав французской армии, к моменту объявления войны с Пруссией в 1870 году существовала почти только на бумаге.
В продолжение целого года император уклонялся от исполнения своего обещания относительно свободы печати и права собраний. Но общество так настойчиво требовало этой реформы, что Наполеон III и его министры сочли благоразумным не отказывать ему дольше в удовлетворении. Закон о печати, обнародованный 11 мая, предоставлял прессе свободу в том смысле, что отменял систему предварительного разрешения, предостережений, административных приостановок и запрещений. Правда, процессы по делам печати были объявлены подсудными не суду присяжных, а исправительным трибуналам, политическая независимость которых подлежала большому сомнению; кроме того, наряду с весьма стеснительными фискальными затруднениями (гербовый сбор, налог и т. п.) оставлены были в силе несоразмерно высокие наказания, неприкосновенность чиновников[107] и крайне неясное определение проступков печати; на практике все это способно было сделать пользование свободой невозможным или, по крайней мере, очень опасным.
С другой стороны, закон 6 июня 1868 года разрешал в принципе публичные собрания, но с такими оговорками, что администрация и полиция фактически имели полную возможность запретить или закрыть всякое собрание по своему произволу. Что же касается давно отмененного права союзов, то закон не упоминал о нем ни единым словом.
Республиканская партия в 1868 году. Эти половинчатые уступки, сделанные правительством против воли, явились слишком запоздалыми; притом было очевидно, что за этим скрывается желание взять их обратно при первом же случае. Оппозиция видела в этих уступках просто вынужденное и неполное возвращение народу прав, предательски отнятых у Франции 2 декабря; она не только не была благодарна за них, но еще воспользовалась предоставленным ей оружием для более яростной и действительной борьбы с империей.
С изданием нового закона о печати возникла масса газет, открыто поставивших себе задачей ниспровержение империи и восстановление республики; притом они не только не опасались преследований и судебных приговоров, но даже искали их в целях увеличения своей популярности. До тех пор оппозиционные газеты в своих нападках на положение дел и на деятелей империи сохраняли видимость уважения и безграничную осторожность в выборе выражений. Все это изменилось с момента, когда на сцену выступил Анри Рошфор. Этот человек сорвал все покровы и развенчал всех кумиров, высказывая во всеуслышание то, о чем еще накануне решались говорить только шопотом; он поставил задачей показать императора, его приближенных и министров не только в ненавистном, но и в смешном свете, — и достиг своей цели изданием знаменитого Фонаря (Lanterne). Этот небольшой еженедельный памфлет, горячо написанный и дышавший непочтительностью, близкой к оскорблению, имел огромный успех. Тщетно «правосудие» пыталось его уничтожить. Во избежание тюремного заключения Рошфор эмигрировал в
