великим державам созвать специальный конгресс для решения этого вопроса, но это предложение осталось втуне. Римская курия упорно продолжала отказывать своим подданным в каких бы то ни было либеральных реформах. В июне 1867 года Пий IX заставил 450 епископов одобрить доктрины, изложенные в Силлабусе, и поговаривал о созыве вселенского собора, который должен был провозгласить догматом католической церкви не только эту диковинную политическую теорию, но и принцип папской непогрешимости.
Но все эти провокации не могли, казалось, поколебать благожелательного настроения французского правительства, которое, стремясь угодить «св. престолу», позволяло себе в то время такое вольное толкование сентябрьской конвенции, что флорентийский кабинет вынужден был обратиться к нему с самыми горькими жалобами. Действительно, на службе у «св. отца» состояло в то время несколько тысяч французов, называвшихся, правда, добровольцами, но вышедших из рядов французской армии и в иных случаях даже не уволенных в отставку. Из их начальников многие числились офицерами во французских полках и, сохраняя все свои служебные права, получили от императорского правительства позволение перейти под папские знамена. Это был так называемый Антибский легион, ибо он открыто сформировался в городе Антибе[173], имел там свой запасный батальон и продолжал вербовать новых рекрутов. В июне — июле 1867 года французский генерал [174], состоявший на действительной службе, открыто устраивал этому легиону смотры в Риме, подвергал его реорганизации и обращался к нему с речами, не оставлявшими никакого сомнения относительно совместных действий Тюильри с Ватиканом[175].
Ратацци протестовал против этого надувательства. Наполеон III обещал отказаться от всякой поддержки Антибского легиона, но, с своей стороны, жаловался на гарибальдийских волонтеров, которые с каждым днем все более приближались к римской территории. Флорентийский кабинет отделывался общими словами, но не предпринимал никаких мер против движения Гарибальди. К этому моменту отношения между Францией и Пруссией снова сильно обострились; недоставало только сигнала, и Гарибальди взял на себя задачу подать его.
Гарибальди под Монтаной. В начале сентября старый партизан отправился в Женеву, где под его председательством должен был состояться мирный конгресс, на который съехались представители самых передовых революционных идей в Европе. На всем его пути итальянцы стекались к нему навстречу. «Будьте готовы, — говорил он им, — излечиться от черной рвоты (vomito negro); смерть черной породе! Пойдем в Рим разорить это змеиное гнездо; необходима решительная чистка!» Не менее резким языком он говорил и в Швейцарии: «Вы нанесли первый удар чудовищу, — сказал он женевцам, — Италия в сравнении с вами отстала… Наш долг идти на Рим. и мы скоро пойдем туда».
Тюильрийский двор, которому усиление революционной партии начинало внушать живейшее беспокойство, хотел положить конец этим зажигательным воззваниям. Поэтому, когда возвратившийся в Италию Гарибальди приблизился к границам папских владений, французское правительство потребовало, чтобы он был лишен возможности действовать далее. Ратацци повиновался и приказал отвезти старого кондотьера на Капреру, где за ним, по-словам министра, учрежден был строжайший надзор. Но Наполеон III торжествовал недолго. Всего несколько дней спустя (28 сентября) гарибальдийские отряды вторглись на папскую территорию и в несколько недель достигли почти самого Рима.
Конечно, Ратацци поспешил заявить, что он ни при чем во всей этой истории, и предложил занять папские владения одновременно итальянскими и французскими войсками (13 октября), на что Наполеон III, находившийся тогда всецело под влиянием ультрамонтанской партии, ответил лишь требованием, «чтобы Ратацци принял меры к соблюдению неприкосновенности римской границы. Итальянский министр немедленно подал в отставку (21 октября), и раньше, чем Чиалдини успел составить по поручению короля новый кабинет, Гарибальди бежал с острова Капреры; он снова появился в Тоскане, затем во Флоренции, где издал прокламацию к итальянцам (22 октября), открыто выехал в специальном поезде к своим войскам, вступил в пределы папских владений и показался под стенами Рима.
На этот раз Наполеон III больше не колебался. Войска, сосредоточенные за несколько недель перед тем в Тулоне, получили приказ немедленно сесть на корабли; а 30 октября французский авангард уже вступал в Рим. Во всей Италии господствовало сильнейшее возбуждение. Вместо Чиалдини, не сумевшего выполнить возложенное на него поручение, генерал Менабреа наскоро составил новое министерство и для удовлетворения общественного мнения с своей стороны направил в папские владения несколько итальянских полков. 3 ноября папские войска наткнулись при Ментане на гарибальдийцев; они едва не потерпели поражения, но были спасены французами, которые одержали решительную победу над вождем «красных рубашек». «Ружья Шаспо творили чудеса», — писал французский генерал де Файльи.
Обратятся ли теперь эти ружья против солдат Виктора-Эммануила? Антонелли (папский советник) требовал этого.
Но французский генерал не внял его внушениям. Впрочем, Менабреа поспешил отдать приказ об эвакуации занятых итальянцами частей церковной территории. В то же самое время он распорядился (на этот раз по-настоящему) арестовать Гарибальди, отряд которого немедленно рассеялся. Но желая доказать, что в патриотизме он не уступит побежденному под Ментаной герою, Менабреа в циркуляре от 9 ноября горделиво провозгласил неотъемлемое право Италии на обладание Римом.
Новые колебания Наполеона III. Наполеон III очутился в более затруднительном положении, чем когда-либо. Что делать? Продолжать оккупацию папских владений? Италия не простит ему этого. Снова очистить их? Но в таком случае клерикальная партия объявит ему войну не на жизнь, а на смерть. Он снова заговорил о европейском конгрессе, но слишком многие державы (в особенности Пруссия и Англия) желали, чтобы он продолжал оставаться в затруднительном положении, и эта идея не имела никаких шансов на успех. Кроме того, французский министр Руэр, желая угодить клерикальному большинству Законодательного корпуса, имел неосторожность взять на себя обязательство никогда не допускать итальянцев в Рим. Таким образом вопрос был предрешен, и конгресс сделался совершенно бесполезен. «От имени французского правительства, — воскликнул оратор, — мы заявляем, что Италия не овладеет Римом. Никогда Франция не допустит этого насилия над своей честью и над католичеством» (5 декабря).
С этого момента уже не осталось места для дружественных отношений между парижским и флорентийским кабинетами, так же как не могло быть больше речи о европейском решении этого вопроса, и о нем перестали говорить. Сентябрьская конвенция 1864 года сделалась простым воспоминанием; французские войска продолжали охранять папу, а Италия прониклась враждебными чувствами к французскому народу, купившему ее свободу своей кровью, и начала ждать его ослабления и разгрома, чтобы взломать без всякой для себя опасности ворота Рима[176].
Впрочем, некоторые политики еще не отказались от надежды не только сблизить, но и связать узами тесной дружбы парижский и флорентийский кабинеты. В течение двух лет, предшествовавших франко- германскому конфликту 1870 года, в этом направлении неоднократно предпринимались серьезные усилия. Первая попытка в этом смысле сделана была австрийским правительством, которое под управлением Бей- ста, продолжавшего оставаться упорным противником Вис-марка, мечтало о реванше за Садовую, а наиболее верным средством для подготовки этого реванша считало сближение с Францией. Наполеон III, который со времени своих неудач 1866 и 1867 годов также помышлял о решительной войне против Пруссии, охотно готов был соединиться с Францем-Иосифом и предложил ему свой союз.
В 1868 году переговоры приняли более определенную форму. Бейст уже и тогда не скрывал от себя, что союз Франции с Австрией невозможен без участия Италии; в союзе с одной Францией Австрия не решалась начинать войну с Пруссией: она опасалась удара во фланг со стороны Италии, ибо помнила, что в 1866 году итальянцы хотели отнять у нее Триеит, Триест и Истрию, и знала, что они по прежнему готовы требовать уступки этих территорий. Между тем, если бы Австрии удалось помирить Виктора-Эммануила с Наполеоном III и если бы Франция и Италия составили с Австрией тройственный союз, то война с Пруссией не представляла бы никакой опасности. А чтобы привлечь на свою сторону Италию, необходимо было дать ей возможность овладеть Римом. Бейст, с своей стороны, ничего не имел против такого исхода, так как в рассматриваемый момент он был недоволен «св. престолом» и нисколько не заботился о поддержании светской власти папы.
Присоединение Наполеона III к подобной программе было бы тем естественнее, что в это время он имел больше чем когда-либо оснований быть недовольным папской политикой. 26 июня 1868 года Пий IX
