Острая боль пронзила сердце Пуйяда. Он начинал понимать смысл слов Тюляна: «Все, что было до России, — цветочки…»
А следующий удар потряс всю «Нормандию», 16 июля в районе Красниково погиб Альбер Литольф. Он сдержал свое слово: сражался до тех пор, пока рука держала штурвал, а глаза видели противника. 14 фашистских самолетов сбил аскет-мечтатель, но вражеская пуля подстерегла героя.
Жан Луи Тюлян, скрипнув зубами, сурово сказал Пуйяду:
— Завтра, Пьер, мы отомстим за Альбера. Назначаю тебя командиром второго отряда вместо него.
Дни были напряженнейшие. «Нормандцам» приходилось действовать по солнцу — от его восхода до захода не покидали кабин. Ели и спали прямо на аэродроме. Как непохоже все это было на войну, которую помнили по Ближнему Востоку: номер в отеле, бар, вино, очаровательные крошки!
Следующий рассвет застал Тюляна и Пуйяда на ногах. Эскадрилью подняли по тревоге. Пьер еще не успел принять второй отряд и оставался ведомым Жана. Сколько лет их связывает верная, крепкая дружба! Еще с училищной скамьи в Сен-Сире. Потом учеба в аэронавтической школе Версаля. В один день получили дипломы пилотов. Жан пошел по следам своего отца-авиатора, погибшего в летной катастрофе, и дяди- генерала, хорошо известного в ВВС Франции. С 1939-го по 1943 год Пуйяд и Тюлян не виделись, встретились только в русских Хатенках. Каждый мысленно поклялся не расставаться до победы, до освобождения Франции.
«Жан остается тем же спартанцем, каким был всегда. Внешне сдержан и даже холоден, он умеет внушить к себе любовь и уважение. Без полетов не мыслит жизни. Презирает опасность, любит риск, превыше всего ценит решительность и отвагу. Чтобы первым взлететь, спит в приаэродромной землянке. Когда летчики, живущие в сельских избах, приезжают к самолетам, он встречает их отдохнувший, выбритый. Кажется, ему незнакомы физическая усталость и нервное истощение. С неизменной улыбкой на устах Жан находит выход из самых сложных ситуаций. На него равняются все летчики. Недаром русские говорят, что завидную репутацию «Нормандии» на девять десятых создает Тюлян. Мой давний знакомый Жозеф Пуликен не ошибся в выборе: передал эскадрилью в надежные руки».
Обо всем этом думал Пьер Пуйяд, готовясь к вылету на рассвете 17 июля.
Они стартовали и направились к линии фронта. Собственно, линии фронта на участке уже не было. Фашисты сначала отступали, потом пустились в беспорядочное бегство. Это вызвало бурю восторга у «нормандцев». Поражение гитлеровцев под Орлом и Курском укрепляло их веру в возвращение да родину, веру, которая умножала силы, помогала побеждать врага.
С земли сообщили: «Раяки, в районе станции Знаменской — большая группа «фокке-вульфов».
Жан Луи Тюлян сделал змейку, осмотрелся и увидел стаю гитлеровских хищников.
— Внимание, приготовиться к атаке! — передал он по рации.
Пары рассредоточились и устремились на врага. Пьер не успел глазом моргнуть, как оказался с Жаном в гуще «фоккеров». Ведомый старался не упускать из виду своего дерзкого, отважного командира. И он, наверное, был единственным, кто видел, как пламя в сером облаке снарядного разрыва встало над ЯКом и Тюлян в смертельной конвульсии рванул самолет к солнцу.
Новый командир
Гибель Жана Луи Тюляна сильно потрясла всю эскадрилью. Этому никто не хотел верить. В «Нормандии» знали: их комэск — боец-виртуоз, мастер маневра и огня, способный выйти невредимым из самой сложной ситуации.
Тюляна любили. Всем нравились его улыбка, подтянутость, упругая, энергичная походка. Привыкли к строгому командирскому тону, сдержанности в спорах, решительности в суждениях. И сейчас без него, без всего того, что было связано с ним, никто не мог представить себе эскадрилью. Тюлян был ее командиром и ее душой, а такое признание дано заслужить далеко не каждому.
Вспомнились слова Друзенкова, когда он возвращался в свою дивизию. К русскому майору французы крепко привязались и говорили, что вряд ли кто-нибудь им его заменит. Павел Иванович ответил тогда:
— Нет людей незаменимых, есть люди неповторимые.
Вот таким, неповторимым, и был Жан Луи Тюлян. Угнетало еще и то, что его нельзя достойно похоронить, не удалось даже примерно установить, в каком месте упал самолет.
…В тот последний день он был особенно решителен и неистов. Почти все пилоты сделали уже по два- три вылета, а он все посылал и посылал их на задания — не хотел, чтобы эскадрилья отстала от 18-го гвардейского полка в боевых делах.
Врач Жорж Лебединский предупреждал:
— Мой командир, летчики устали.
— А русские не устают? Ситуация такова, что нельзя отсиживаться на земле.
Следующую группу Тюлян возглавил сам.
На этот раз механик Жан Калорб не дождался ни своего самолета, ни своего командира.
…Большие потери французской эскадрильи обеспокоили советское командование. К «нормандцам» срочно вылетел генерал Захаров. Он застал всех в сборе, а Мишеля Шика — за маршевым журналом.
Командир дивизии внимательно полистал четко, аккуратно заполненные страницы:
— Чья работа?
— Лейтенанта Жана де Панжа.
— Отлично! Не напрасно его оставили служить в военной миссии.
— Это временно…
— Почему?
— Рвется к нам обратно.
— Молодец! Все вы орлы. Только вот… — густой бас Захарова дрогнул, завибрировал, — ну-ка, Шик, зачитайте список потерь за эти дни.
Мишель нашел последнюю законченную страницу и сдержанно, то и дело глотая подступающий к горлу ком, начал:
— «Четырнадцатого июля тысяча девятьсот сорок третьего года лейтенант Жан де Тедеско пропал без вести в районе Орла; шестнадцатого июля в районе Красниково погибли в воздушном бою капитан Альбер Литольф и лейтенант Ноель Кастелен, не вернулся на аэродром Адриен Бернавон; семнадцатого погибли в районе Орла Фирмен Вермей и командир эскадрильи майор Жан Луи Тюлян…»
— Достаточно! — воскликнул Захаров. Генерал прошел большую школу жизни. Рядовым летчиком- истребителем сражался с фашистами в Испании, потом, тоже добровольцем, воевал с японскими милитаристами в Китае, был командующим авиацией военного округа, еще позже командовал 43-й авиационной дивизией. На фронтах Великой Отечественной — с первого дня войны. Лично сбил 18 немецких самолетов. Теперь возглавляет 303-ю истребительную дивизию, в состав которой входит и эскадрилья «Нормандия».
Многое повидал Георгий Нефедович. Знал и радость удач, и горечь потерь. Но чтобы эскадрилья за неделю лишилась половины личного состава, с таким сталкиваться еще не приходилось.
Захаров из тех, кто не любит дипломатничать, сглаживать углы, а всегда рубит правду-матку в глаза. Подошел к Риссо:
— Скажите, Жозеф, если в воздухе вас постигнет неудача, кто будет виноват?
— Только я, — твердо ответил тот.
— Почему?
— Значит, в чем-то ошибся, что-то проморгал.
— А если ни то и ни другое?
— Тогда враг оказался умнее меня — все равно я виноват; надо было лучше готовиться к бою.
— А если и враг был не умнее?
— В таком случае, мой генерал, только глупость может быть причиной неудачи.
— Нет, Жозеф, дело не в глупости.
