Веселье прервал прапорщик, только что получивший сообщение, что к нему на батарею едет высокое начальство:
— Хватит горлопанить! Где прицелы? Где таблицы стрельб?
Одноглазый спокойно слез с лафета, держа под мышкой гармонь, и нехотя ответил:
— Их хранцузы, собаки, уволокли.
Прапорщик гневно топает ногами, и из-под его сапог во все стороны летит жидкая грязь:
— Ка-ак уволокли?
— То исть унесли! — убежденно повторяет одноглазый.
— Задержать и всех расстрелять! — кипятится прапорщик, сам осознавая нереальность исполнения своих угроз.
— Ищи ветра в поле…
* * *
В этот момент на большой скорости, чуть не зацепив кого-то из артиллеристов, подкатило авто. Большевики, едва дорвались до власти, сразу же полюбили этот способ передвижения — автомобильный. Не зря Троцкий утверждал, что автомобиль — гораздо более действенный признак власти, чем скипетр и держава. Чтобы ездить исключительно самим, большевики с самого начала конфисковали все моторы.
Из подъехавшего авто никто долго не вылезал, пока не выскочил шофер и не открыл дверцу пассажиру. Им оказался Штернберг, как всегда мрачный. (Может, он предчувствовал свой скорый конец? Минет всего два с небольшим года, и Бунин прочтет в какой-то одесской газетке, что от воспаления легких скончался видный большевик, известный ученый П.К. Штернберг. Газетка эта попадется Бунину в начале февраля двадцатого года, накануне его отъезда из России.)
Поправляя очки в круглой металлической оправе, Штернберг, разговаривавший с подчиненными отрывисто, приказным тоном, минуя прапорщика, обратился к артиллерийской прислуге:
— К стрельбе готовы?
Прапорщик щелкнул каблуками:
— Никак нет!
На волосатом лице Штернберга раздвинулась розовая щель рта:
— То есть? Что вы желаете сказать?
Прапорщик вытянулся еще больше:
— Прицелы выкрадены врагами революции!
Штернберг молча выслушал, подумал немного и кивнул адъютанту, ловкому малому в черном полушубке с красной повязкой на рукаве:
— Прапорщика арестовать. — Голос его звучал буднично, едва слышно. Потом подумал и подмигнул адъютанту.
Тот понимающе кивнул головой.
Прапорщика разоружили, промасленной паклей связали сзади руки и куда-то отправили с двумя конвойными.
Штернберг скомандовал:
— Прислуга, занять свои номера!
Этот сынок выходца из Германии, сколотившего громадный капитал на постройке железных дорог, принял решение стрелять «на глазок». Было ясно, что пристреливаться придется долго и снаряды лягут в густонаселенном районе Москвы.
На недоуменные взгляды красноармейцев рявкнул:
— Не рассуждать! Приказ выполнять! Все номера готовы? Огонь!
Первый же снаряд влепили поблизости — в дом под номером четыре по Мансуровскому переулку, во владение Надежды Владимировны Брусиловой. Тяжело был ранен ее знаменитый муж — бывший главнокомандующий Юго-Западным фронтом.
Генерал лежал на полу. Он истекал кровью.
И по странному стечению обстоятельств, совсем поблизости от Мансуровского переулка, в другом переулке — Турчаниновском — двое солдат выполняли боевой приказ. Они завели в небольшой тихий дворик юного прапорщика, чей отец некогда служил в штабе Брусилова, и один из солдат, коротконогий, широкоплечий, не выпускавший изо рта цигарку, неожиданным резким ударом приклада в лоб снес бывшему командиру верхнюю часть черепа. Адъютант верно понял волю Штернберга.
Серая студенистая масса мозгов забрызгала его товарищу полу шинели. Тот злобно выругался и, вынув из кармана убитого носовой платок, стал вытирать сукно. Потом он еще раз наклонился, отстегнул с руки прапорщика часы, а из нагрудного кармана гимнастерки достал портмоне с деньгами, которые юноша не успел отправить матери. Солдаты все поделили по-братски.
Тем временем красный астроном, на глазок прикинув расстояние, скорректировал стрельбу и отдал новую команду:
— Огонь!
Рушились здания, огонь пожирал постройки, под обломками погибали мирные люди.
5
Лучшую прицельность показывал другой отважный красный командир — Николай Туляков.
Прохаживаясь вдоль батареи, расположенной на Швивой горке, он бодро отдавал команды артиллерийскому расчету, в котором преобладали унтер-офицеры австро-венгерской и германской армий. Унтер-офицеры были пленными, и их весьма забавляло, что, во-первых, даже находясь в своем несчастном положении, они вновь допущены к орудиям; во-вторых — и это было главным, — что они имеют возможность бить своего врага, находясь в самом его сердце — в древней Москве.
Вот почему они подчинялись командирам с особой охотой, целились особо тщательно и испытывали безмерное наслаждение, выполняя команду русского командира: «Огонь!» И снаряды ложились в цель,
Спустя годы бравый вояка Н. Туляков с неуместной хвастливостью вспоминал: «Когда я приехал на батарею, с тем чтобы приступить к обстрелу Кремля, то увидел, что вся батарея пьяна и что нужно ее сменить. Артиллерийский кадр был у нас достаточный, и мне удалось сделать это быстро».
Далее идет красочное и циничное описание, как эффективно действовала его батарея: снаряды летели с большой точностью и в Николаевский дворец, и в кремлевские башни.
Туляков гордится тем, что «влепил» снаряд в часы Спасской башни, которые перестали играть «старорежимный» гимн «Коль славен».
Словно злой демон вселился в этих людей, именовавших себя революционерами. С садистским сладострастием они выпускали на город снаряд за снарядом, хотя давно в этом нужды не было.
Большевистская разведка еще ранним утром сообщила: «В Кремле контрреволюционного войска нет…» Юнкера уже успели тайком покинуть Кремль.
Штернберг, прочитав донесение, спокойно положил его в боковой карман френча и лишь затем тихим интеллигентным голосом сказал:
— Ну и что? Этот старый гадюшник надо разнести в пыль… Огонь по Кремлю продолжать из всех батарей!
Вестовые то и дело докладывали астроному:
— Серьезно разрушена Троицкая башня!
— Точными попаданиями повреждена Спасская!
— Разбита Никольская башня, а также Угловая и Средняя Арсенальная…
— Нанесены повреждения Беклемишевской башне…
— Разбиты алтарная часть и боковые стены собора Двенадцати Апостолов…
Когда около восьми утра большевики без боя вошли в Кремль, разрушения большой силы находили повсюду. Тяжелые снаряды оставили свои гибельные следы практически на всех кремлевских соборах. Жалкое зрелище представлял Малый Николаевский дворец. Разорвался снаряд в домовой церкви Петра и Павла, превратив в щепы иконостас великого Казакова.
* * *
Очевидец этого преступления, епископ Нестор Камчатский писал: «…позор этот может загладиться лишь тогда, когда вся Россия опомнится от своего безумия и заживет снова верой своих дедов и отцов, созидателей этого Священного Кремля, собирателей Святой Руси. Пусть этот ужас злодеяния над Кремлем
