обострила все чувства. Ему казалось, что джунгли ожили и со всех сторон на него надвигаются тени, образуя странный клиновидный строй. В горячке он смог предпринять только одно осознанное действие: торопливо отрыл ямку в почве, на которой лежал, снял с шеи маленькую фигурку Будды, искусно вырезанную из камня, положил ее туда и присыпал сверху землей.
Вокруг звучали голоса, а потом, ненадолго придя в себя, он с удивлением понял, что тени задают ему какие-то вопросы. Хан щурился, пытаясь получше разглядеть их на фоне изумрудной листвы сквозь горячечный пот, мешавший видеть, но один из них надел ему на глаза повязку. В этом, впрочем, не было особой необходимости. Затем его подняли с кучи листьев, служивших ему постелью, и он вновь отключился. Проснувшись через два дня, он обнаружил, что находится в лагере «красных кхмеров». После того как похожий на труп мужчина с ввалившимися щеками и единственным водянистым глазом счел, что пленник достаточно оправился, начались допросы.
Его бросили в яму с какими-то извивающимися тварями, названия которых Хан не знал и по сей день, и он оказался в темноте – кромешной, полной, абсолютной. Именно эта темнота – обволакивающая, сжимающая подобно удаву, давящая на виски невыносимым грузом, а еще – долгое время, которое он в ней провел, оказались страшнее всего остального…
Почти такая же темнота царила здесь, в брюхе грузового самолета авиакомпании «Раш-Сервис», вылетающего рейсом 113 по маршруту Вашингтон – Париж.
Хан до сих пор помнил наизусть этот отрывок из потрепанной и засаленной Библии, которую вручил ему миссионер. Ужасно! Просто ужасно! Потому что в лагере беспощадных «красных кхмеров» Хан оказался в буквальном смысле ввергнут в чрево ада. И тогда он стал молиться, если, конечно, можно считать молитвами те фразы, которые складывались в его еще не сформировавшемся мозгу. Он молился об избавлении. Это было еще до того, когда он познакомился с Библией, до того, как разобрался в учении Будды. Это было потому, что он оказался ввергнутым в бесформенный хаос, будучи еще совсем ребенком. Господь услышал молитву Ионы из чрева кита, но Хана не услышал никто. Он оставался совершенно один в той жуткой темноте, а потом, когда его мучители сочли, что он сломлен уже в достаточной мере, они извлекли его из ямы и принялись буквально выпускать из него кровь – медленно, умело, с холодной одержимостью. Ему самому пришлось постигать эту науку на протяжении многих лет…
Хан включил фонарик, который всегда носил с собой, и, продолжая сидеть все так же неподвижно, стал смотреть на Борна. Затем расправил ноги и подошвой башмака нанес удар в плечо Борна – настолько сильный, что тот перевернулся на другой бок и оказался лицом к лицу с Ханом. Борн застонал, и его веки, дрогнув, открылись. Он закашлялся, судорожно втянул в себя воздух и, вдохнув вместе с ним новую порцию паров авиационного керосина, согнулся пополам. Его судорожно вырвало в тот промежуток пространства, который отделял его, корчащегося в огне боли, от Хана, сидящего торжественно и величаво, подобно самому Будде.
– До основания гор я нисшел, земля своими запорами навек заградила меня, и все же я вызволил свою жизнь из тьмы, – проговорил Хан, перефразируя библейского Иону. При этом он не отрывал глаз от покрасневшего, опухшего лица Борна. – Дерьмово выглядишь, – добавил он будничным тоном.
Борн попытался приподняться, опершись на локоть, но Хан не позволил ему сделать этого, ударив ногой по локтю, отчего Борн вновь рухнул навзничь. Борн опять попытался сесть, и снова Хан пнул его, заставив упасть на пол. Однако в третий раз он даже не пошевелился, и Борну наконец удалось сесть, оказавшись лицом к лицу со своим изощренным мучителем.
На губах Хана играла едва уловимая, загадочная, полубезумная улыбка, в глазах плясало пламя.
– Здравствуй, отец, – сказал он. – Я очень долго искал тебя и уже начал бояться, что этот момент никогда не настанет.
Борн тряхнул головой.
– Что за бред ты несешь?
– Я – твой сын.
– Моему сыну всего десять лет.
Глаза Хана засверкали пуще прежнего.
– Нет, я не тот, о котором ты подумал. Я – тот, которого ты когда-то бросил в Пномпене.
Борна словно ударили под дых. Внутри его вздыбилась бешеная ярость.
– Как ты смеешь! Я не знаю, кто ты такой, но мой сын Джошуа погиб.
Это усилие не прошло для него даром. Вдохнув очередную порцию ядовитых паров, он снова скрючился, содрогаясь в рвотных спазмах, однако его желудок был уже опустошен.
– Нет, я не погиб. – В голосе Хана прозвучала чуть ли не нежность. Он подался вперед и притянул Борна поближе к себе, чтобы лучше видеть его лицо. Оттого, что он наклонился, из-за выреза его рубашки наружу вывалился маленький, вырезанный из камня Будда, покачиваясь в разные стороны на золотой цепочке. – Как видишь, я не погиб.
– Нет, Джошуа мертв! Я сам опустил его гроб в землю – вместе с Дао и Алиссой! Их гробы были обернуты американскими флагами!
– Вранье, вранье и еще раз вранье! – Хан держал маленького Будду на ладони, протянув его по направлению к Борну. – Посмотри на это и напряги свою память, Борн!
Окружающий мир поплыл перед глазами Борна. Участившийся пульс барабанами отдавался в его ушах, его словно подхватила невидимая волна отлива, грозя утащить на смертельную глубину. Этого не могло быть! Просто не могло! Но откуда…
– Откуда ты взял это?
– Ага, значит, ты знаешь, что это такое, верно? – Пальцы Хана сомкнулись, сжав Будду в кулаке. – Ну что, узнал наконец давно потерянного сына Джошуа?
– Ты не Джошуа! – взревел Борн. Его лицо потемнело, губы раздвинулись, обнажив зубы в подобии звериного оскала. – Кого из дипломатов в Юго-Восточной Азии тебе пришлось убить, чтобы завладеть этим? – Он мрачно улыбнулся. – Да, как видишь, я знаю о тебе больше, чем ты можешь предположить.
– Что ж, в таком случае ты, увы, заблуждаешься. Это принадлежит мне, Борн. Мне, понимаешь? – Хан раскрыл ладонь, снова показав Будду поверженному противнику. На темном камне остался след от его вспотевшей ладони. – Будда – мой!
– Лжец! – Борн внезапно кинулся вперед. Его руки вылетели из-за спины и устремились к горлу противника. Когда Хан несколько минут назад перетягивал ему запястья, Борн напряг мышцы, а потом раслабил их и затем – незаметно для врага, пока тот медитировал, – ритмичными движениями освободил руки от пут.
Этот бросок, похожий на внезапную атаку быка, застал Хана врасплох. Он упал на спину, и Борн оказался поверх него. Фонарик, ударившись о борт отсека, вылетел из рук Хана и стал перекатываться с места на место. Его луч метался, освещая перекошенные лица, вздувшиеся мышцы. В этой безумной иллюминации, столь сильно напоминавшей пляску света в джунглях, которые остались в прошлом каждого из них, они боролись, как звери, вдыхая запах взаимной ненависти, пытаясь, подобно самцам животных, во что бы то ни стало одержать верх друг над другом.
В безумной атаке Борн наносил все новые и новые удары, но Хан, изловчившись, ухватил его за бедро и надавил на нервное окончание. Борн скорчился от боли. Нога, сразу же потерявшая чувствительность, потеряла способность двигаться. Хан нанес ему удар в подбородок, и он, потеряв равновесие, отшатнулся назад. Борн выхватил из кармана нож с выкидным лезвием, но тут же получил еще один сокрушительный удар от Хана. Нож вылетел из его руки, тут же оказавшись в ладони Хана, который, нажав на кнопку, выпустил жало лезвия из рукоятки.
Теперь уже Хан находился поверх Борна, ухватив его за ворот рубашки. По его телу прокатывались судороги, словно электричество по туго натянутому проводу.
