искать его мотивы, приемлемое для них объяснение его действий. Кроме того, они ожидали решения руководства СИС и правительства о том, что дальше должно было произойти с Блейком.
Утром на третий день, 12 апреля 1961 года, Блейка арестовывают офицеры специального отдела. Его обвиняют в нарушении параграфа 1, абзац 1/с Закона о защите государственных тайн (Official Secrets Act).
Суперинтендант Льюис Гейл из Скотланд-Ярда заявляет ему: «Джордж Блейк, я обвиняю Вас в период с 14 апреля 1955 по 3 апреля 1959 года, далее с мая по июнь 1959 года и с июня 1959 по сентябрь 1960 года в нанесшей ущерб безопасности и интересам государства передаче другим лицам сведений, которые прямо или опосредованно могли быть использованы враждебной державой.»
На время предварительного судебного разбирательства Блейка на месяц поместили в тюрьму Брикстона. Лишь в начале мая его посещает жена, вернувшаяся из Бейрута. Это свидание стало для Блейка абсолютной низшей точкой его кризиса:
«Мой арест и разоблачения моей разведывательной деятельности в пользу Советов, моя двойная игра, были сильным шоком для моей жены и моей семьи. Долгое время я не мог перенести даже мои мысли о том горе, что я причинил им. Из всего, что я сделал, самым болезненным для меня было то, что я обманул мою семью, моих друзей и коллег. Но мои действия ни коим образом не были направлены против них лично.»
Общественность и пресса к этому моменту мало знают о Джордже Блейке. Они считают его мелким государственным служащим, который любительским образом продавал Советам некоторые сведения. Никогда не упоминалось имя СИС или МИ 6. Единственным, кто после новости об аресте Блейка, сломя голову исчез из Лондона в направлении Москвы и никогда больше не вернулся в Англию, был его бывший ведущий офицер-связник Николай Родин, он же — «Коровин».
3 мая 1961 года в Центральном уголовном суде Олд-Бейли открывается его процесс. Большая часть заседаний проходит закрыто, без допуска общественности. Но на основании документов мы все же можем хорошо представить себе картину проходившего процесса. Уже в начале Блейка спрашивают, признает ли он себя виновным. Блейк признает себя виновным в том смысле, как это трактует обвинение. Он только надеется, что его признание поспособствует вынесению мягкого приговора. С этим признанием пропадают все перспективы драматического хода процесса. Теперь лорд-судья Паркер предоставляет слово для выступления Генеральному государственному прокурору сэру Мэннингэму-Буллу.
«Обвинения, которые только что признал подсудимый, очень серьезны. Перед тем как факты о составе преступления стали известны, можно с уверенностью сказать, что Блейк пользовался доброй славой.
В октябре 1943 года обвиняемый, являющийся британским подданным, добровольно поступил на службу в королевские ВМС, где служил до 1948 года. С этого времени и до своего ареста он в стране и за ее пределами находился на службе правительства. В своем признании Блейк сказал, что более десяти лет назад с ним произошло изменение его общего отношения к жизни и политических взглядов, пока в 1951 году он не пришел к твердому убеждению, что коммунистическая система лучше любой другой и что она заслуживает победы.
Говоря его словами, он решил отдать себя в распоряжение коммунизму и помочь созданию более гармоничного и справедливого, по его мнению, общественного устройства.
Когда Блейк пришел к этому решению, то не сделал для себя единственно верный вывод- уйти с государственной службы, а предложил русским добровольно работать на них. Его предложение было принято. и — я скажу это словами самого Блейка — он пообещал в интересах коммунизма передавать советской разведке сведения, получаемые им по службе.
Из его высказываний следует, что он за последние девять с половиной лет, когда он был на правительственной службе и получал жалование от государства, одновременно был шпионом русских, которым он передал огромное количество сведений.
Короче говоря, за последние девять с половиной лет он беспрестанно предавал свою страну, и у него был доступ к информации очень большой важности. Правда, хотя он и занимал руководящие посты, у него не было доступа к документам, связанным с военными тайнами или к сведениям об атомном оружии, но остается фактом, что он нанес очень серьезный ущерб интересам своей страны.»
После окончания выступления обвинения лорд-судья попросил всех покинуть зал суда, чтобы дать возможность защитнику, адвокату Джереми Хатчиссону рассказать о смягчающих обстоятельствах этого дела. При этом речь шла о таких вещах, о которых по причинам государственной безопасности можно было говорить только вне присутствия публики.
Речь Хатчиссона длилась почти час. За последующие годы, конечно, появилось множество спекуляций о содержании этого выступления. Хатчиссон уже умер, а секретные акты все еще под замком. Но Николас Эллиотт, ставший позднее директором СИС, дал нам честное слово, что часто высказываемое предположение о том, что Блейк вел великолепную тройную игру, неверно.
В то время предполагали, что Блейк еще раньше открылся перед СИС, что завербован Советами, и предложил воспользоваться этим на пользу Великобритании. Его шефы якобы согласились и разрешили передавать КГБ тщательно отсортированный материал, который частично был правдивым. В этой опасной игре выигрывает тот, кто, в конце концов, получает лучшие сведения. Но с такой игрой Блейк никогда не связывался.
На самом деле, по словам Эллиотта, речь Хатчиссона была нацелена на то, что Блейк выдал не всех агентов, которых мог бы выдать, и что некоторых он даже сознательно «прикрывал». Но так как он говорил за закрытыми дверьми, от общественности это осталось скрытым. В конце дня лорд-судья Паркер объявил свой приговор:
«Я выслушал все, что было сказано в Вашу защиту призванной для этого компетентной стороной, и мне совершенно ясно, что Вам мешает то, что многие смягчающие обстоятельства не могут быть обнародованы.
Но я не хочу скрывать, что я принял к сведению тот факт, что Вашим мотивом был не поиск выгоды, а душевный поворот, приведший к настоящей вере в коммунистическую систему. Каждый человек имеет право на свои личные убеждения, но в Вашем случае отягчающим обстоятельством является то, что Вы не ушли с Вашей службы. Вы остались в ведомстве, на посту, требовавшем доверия, чтобы предавать Вашу родину. Сейчас Вам тридцать девять лет, и Вы должны осознавать тяжесть совершенного Вами преступления, в котором Вы признали себя виновным.
Во многих других странах Ваши действия, несомненно, были бы наказаны смертной казнью. Но по нашему закону у меня нет иной возможности, кроме как приговорить Вас к тюремному заключению, и ввиду Ваших предательских действий, длившихся такой долгий срок, этот приговор должен быть очень суров.
За единственное подобное преступление максимальное наказание составляет четырнадцать лет тюрьмы. Потому суд не может приговорить Вас к пожизненному заключению, даже если бы он этого и хотел.
Но есть пять пунктов обвинения, по которым Вы признали себя виновным. Каждый касается отдельного периода Вашей жизни, когда Вы предавали Вашу родину.
Суд приговаривает Вас по каждому из пяти пунктов обвинения к четырнадцати годам лишения свободы. Наказания по пунктам один, два и три объединяются в один срок, наказания по пунктам четыре и пять прибавляются к нему, так что общий срок наказания составляет в результате сорок два года тюрьмы.»
Даже сегодня момент вынесения приговора стоит перед глазами Блейка:
«В зале суда воцарилась тишина. У меня перехватило дыхание. Приговор мне показался совершенно невероятным. На своем лице я почувствовал улыбку непонимания. Я рассчитывал на двенадцать или четырнадцать лет и, конечно, очень этого боялся. Но срок в 42 года не только превосходил мои ожидания, но и мое воображение. Такой срок не имел для меня настоящего значения. Судья мог бы приговорить меня и к двум тысячам лет, так абсурдно мне это все представлялось.»
Лондонский репортер на процессе Чэпмен Пинчер несколько лет спустя беседовал о деле Блейка с государственным прокурором сэром Реджинальдом Мэннингхэмом-Буллом.
«Сэр Реджинальд рассказывал мне о своем опасении, что Блейк неожиданно отзовет сове признание и процесс лопнет. Он ведь мог бы сказать «нет»: «Да, я признался, но под давлением, я солгал.» В таком
