государственной безопасности (МГБ) (Ministerium fuer Staatssicherheit, MfS) ГДР в Восточном Берлине. «Миша» Вольф лично позаботился о том, чтобы контакты с его человеком в Бонне временно были прекращены.
Разнервничавшийся Эмке предложил кандидату снова письменно изложить его «карьеру после 1945 года». Гийом (умный, как всегда) сначала признал, что в качестве члена Союза свободных немецких профсоюзов (FDGB) был «председателем профсоюзного управления главного отдела профтехобразования издательства «Народ и знание»». В рамках этой работы он был вынужден принимать участие в «акциях солидарности» в Западном Берлине.
Ввиду отсутствия свидетелей, данные Гийома нельзя было ни подтвердить, ни опровергнуть. Федеральное ведомство по защите конституции, которое поторапливал Эмке, уже не так тщательно занималось своими расследованиями. Обязанность членов FDGB принимать участие в «работе на Западе» соответствует имеющимся на сегодня сведениям, сообщило оно. Риск для безопасности в складе характера Гийома тоже не обнаружен.
20 января Федеральное ведомство по защите конституции (БФФ) получило, правда, еще раз сообщение от Общегерманского института о том, что доверенное лицо «Следственного комитета свободолюбивых юристов» в июле 1956 года сообщало, что «Г. сбежал три или четыре недели назад.» Не обратив на это внимания Иоганн Готтлиб Херменау, шеф отдела защиты секретов V БФФ, 26 января 1970 года дал «зеленый свет» принятию Гийома на работу: «Всеобъемлющая проверка досье и расследования риска для безопасности завершены. Они не принесли результатов, которые препятствовали бы получению права доступа к документам с грифом «секретно».»
Причина такой спешки основывалась на духе нового времени. Чиновникам было неудобно как раз сейчас производить такое впечатление, что они якобы защищают выдвигаемые сомнения в надежности Гийома, чтобы помешать сыну народа попасть на высокую государственную службу.
Эмке сейчас считает, что в несчастье, в первую очередь, было виновно Федеральное ведомство по защите конституции. «Мы сказали Ведомству: «Сейчас пропустите его через свою мельницу.» А они, к сожалению, этого не сделали. Они запросили центральный компьютер, который тогда еще не был очень совершенен, хотя весь материал о Гийоме уже лежал в Ведомстве — только не в отделе, ответственном за разведывательную проверку, а в отделе контрразведки. В соседней комнате, так сказать.»
Но тогда, в любом случае, Эмке так доказывал Бару: «Его пропускали через мельницы проверки, как никого прежде, и, вероятно, никого после него. Я просто уже не могу принять на работу никого иного, кроме него.»
К этому времени Эмке уже располагал свидетельством о поручительстве Лебера. Бывший профсоюзник не высказал в своем ответе никаких сомнений в лояльности Гийома.
Сомнения по поводу надежности его питомца вызвали у Лебера так же мало удивления, как ранее у Эренберга. «Такое», в конце концов, бывало часто. При более подробном рассмотрении обычно выяснялось, что за такими сомнениями ничего не стоит.
Сегодня Лебер так думает об этом: «Гийом был для меня так же в порядке, как г-н Геншер, г-н Мишник и как тысячи других людей, пришедших с Востока, которым мы доверяли. Он никогда не давал повода для подозрений. Напротив, если бы его кто-то и заподозрил, то тогда скорее предположили бы, что он радикально правый.»
Так произошло, что многолетний сотрудник Главного управления разведки (HVA), член СЕПГ, шпион на службе МГБ, с помощью влиятельных товарищей и неспособных спецслужб, с успехом пробрался в Ведомство Федерального канцлера.
26 января 1970 года тихо и спокойно завершились проверки безопасности. 28 января Эмке отклонил и возражения Кадрового совета против приема Гийома.
Уже в тот же день Гийом получает подписанный задним числом — с 1 января — договор о приеме его на должность помощника-референта в Ведомстве Федерального канцлера по направлению «Связь с профсоюзами и рабочими объединениями».
Ну, теперь. после того, как Гийом перешагнул порог государственного аппарата, он был раз и навсегда защищен от дальнейшего расследования. Федеративная Республика оказалась доброжелательной и щедрой демократией. Создается впечатление, что это легкомысленное поведение уже стало символом нового времени. О строгих порядках в государственном аппарате эры Конрада Аденауэра теперь хотели дистанцироваться всеми силами. Эренберг сам говорил, совсем в духе начала новой эпохи, об «открытии государственных служб» и об улучшенной «персональной мобильности». Со старой затхлостью хотели покончить — также и именно в административной сфере.
Сдал ли этот свежеиспеченный «крот» все-таки свой «экзамен подмастерья», к которому он готовился пятнадцать лет? Или его взлет был чистой случайностью? Задание Гийома состояло не в том, чтобы подобраться к какому-либо канцлеру, утверждает сегодня его бывший шеф Маркус Вольф:
«Никто не мог себе представить и тем более планировать, что человек, переселившийся в ФРГ еще до постройки Берлинской стены под своим настоящим именем, о котором даже было известно, что он был членом СЕПГ, сможет попасть в святая святых Ведомства Федерального канцлера. Для меня он тогда не был кем-то особенным, просто один из многих.»
Его связь с Лебером — случайность. Прыжок в Ведомство Федерального канцлера — следствие его контактности. Здесь не преследовалась какая-то стратегия — напротив: Главное управление разведки было очень удивлено неожиданным взлетом и обеспокоено им, ведь теперь нужно было считаться с тщательными проверками.
Но Федеральное ведомство по защите конституции прекрасно сыграло свою роль помощника шерифа у HVA. Вскоре Восточный Берлин мог сигнализировать отмену тревоги: любая опасность была исключена.
Почему и как Гюнтер Гийом вообще попал в МГБ, об этом много и долго спекулировали. Часто говорили, что его шантажировали членством в НСДАП. В нацистскую партию он вступил семнадцатилетним юношей в 1944 году. Или его («Со мной произошло то же, что с Геншером», - говорит он) действительно приняли «автоматически»? Мы оставим этот вопрос в покое. Такое обстоятельство уже давно было недостаточным средством для шантажа Штази. Выступая свидетелем на процессе против его бывшего начальника Маркуса Вольфа, Гийом объяснил свое решение вступить на шпионскую стезю чисто идейными мотивами: «Мне это доставляло удовольствие. И у меня был мотив. Это должно было стать искуплением за мое участие во Второй мировой войне.»
На самом деле Гюнтера Гийома завербовали очень легко, и сделал это человек, который решающим образом повлиял на его жизнь: Пауль Лауфер. Разведчик HVA первого поколения стал для молодого Гийома кем-то вроде отца. Его собственный отец в 1948 году покончил с собой, выпрыгнув из окна, потому что после возвращения домой из британского плена узнал, что его жена сменила его на другого мужчину. Всю свою жизнь Гюнтер Гийом искал замену отцу: сначала Лауфер, а потом сам Вилли Брандт сыграли для него эту роль приемного отца.
Лауфер сделал из Гюнтера, пламенного профсоюзника, Гийома — агента и чекиста. Неужели он не был рожден для этого? Разве сама его гугенотская фамилия не обладала кружащим голову вкусом конспирации? За двенадцать лет сотрудничества между обоими мужчинами действительно развились отношения как у отца и сына.
Именно Лауфер первым заговорил о переселении на Запад. Так, как считал сотрудник разведки, Гийом мог бы «как равный среди равных» работать на Западе, не привлекая к себе внимания. «Законом наименьшего риска» называл он это. «Опасных случайностей в дороге» тогда больше не надо было бы бояться.
«Предприятие переселение» принимало все более конкретные формы. В 1956 году стало ясно: Гюнтер Гийом и его жена Кристель (вышедшая за него пять лет назад и тоже включенная в списки МГБ) были как беженцы заброшены на Запад. Особенно существенно помогла этому мать Кристель Эрна Боом, которая, будучи голландской подданной, могла без проблем выезжать из ГДР. Ее не нужно было долго убеждать в том, что порядочные немцы должны бороться против «ремилитаризации Федеративной Республики» и против «старых нацистов», которые там «снова поднимают головы».
Эрна Боом зарегистрировала свой переезд во Франкфурт. Таким путем Гийомы элегантно смогли избежать контроля в лагерях по приему беженцев. Шефу шпионажа Маркусу Вольфу это обошлось в десять
