– А что имеет?
– Щит. Ты помнишь щит?
– Смутно… помню, как Костя его уронил, а я хотела подобрать…
– Зачем?
– Вообще-то в нас стреляли. Кажется, ваши люди.
– А, ну да… Глупо получилось. И хорошо, что все обошлось.
– Все? – горько спросила Марина. – А Сергей Рудольфович? А спасатели?
Волков хотел что-то сказать, но тут по лестнице, быстро-быстро семеня, взлетела служанка с подносом и стала расставлять на столе кофейник, чашечки, блюдечки… Наконец на свое место взгромоздилась фигурная ваза с персиками и виноградом, и служанка, пятясь и кланяясь, исчезла.
– Удобно, – сказал Волков. – Хорошая ведьма – мертвая ведьма…
– Так все-таки? – спросила Маринка.
– Видишь ли, в чем дело… Когда вы каким-то чудом обнаружили эту древнюю крипту, проникли в нее – вы запустили мощный процесс, который, если не взять его под контроль, довольно скоро сделает жизнь на планете невыносимой. А для того, чтобы взять его под контроль, времени у нас очень мало – сутки, скажу это сразу. Если бы крипта так и оставалась закрытой – то никакого пожара бы не было, и мы бы готовились к событиям медленно, аккуратно и незаметно; и уж точно никто бы не погиб. А так… какой смысл щадить тех, кто все равно умрет через неделю или месяц?
– Ум… рет?.. – Маринка поперхнулась печеньем.
– Да. Такое уже было однажды – тридцать девять тысяч лет назад. От той цивилизации не осталось почти ничего – и, пожалуй,
– И вы так спокойно…
– Чтобы было понятно – мне почти две тысячи лет. И независимо от того, уцелеет ли человечество, я – точно уцелею. Может быть, мне удастся спасти миллионов сто – двести – и стать у них богом. Это было бы забавно. Но гораздо больше мне хотелось бы сохранить человечество в нынешнем его виде, потому что я успел к нему привыкнуть. Во всех смыслах, от сентиментального до утилитарного. Мне удобно, комфортно, я ничего не хочу менять.
– Две… тысячи? – Маринка помотала головой. – Лет?
– Да. Но я не Христос и не Вечный Жид. Я даже родом из близких мест, мои предки пришли сюда с колесницами хуурагов, а хуураги – это общие предки всех угров, выживших и сгинувших. Но об этом я расскажу как-нибудь в другой раз, после того как мы выиграем наши сегодняшние сутки… Итак, ты, насколько я понимаю, первой взялась за щит?
– Наверное. Я просто не помню этого момента… Нет, что-то помню. Как будто… удар. Белый взрыв. Без звука, только вспышка. В виде звезды…
– Вот такой? – И Волков на салфетке набросал семиконечную звезду с лучами разной длины.
– Похоже. Очень похоже.
– Тогда все становится еще страннее. Потому что обычный человек этого воздействия не вынес бы. Смерть или начисто выжженный мозг. Кто ты, девочка?
– Я? Просто… просто я.
– Расскажи про свою семью.
– Семья как семья. Я да мама. Отец нас бросил… впрочем, он умер уже, спился. Мама… просто мама. Бухгалтер. Что может быть обычнее?
– Ну… многое. Мама больше не пыталась выйти замуж?
– Нет.
– И друзей у нее не было?
– Я в ее личную жизнь не лезла. Как и она в мою.
– Так были или нет?
– Не замечала.
– Бабушки, дедушки, дяди, тети?
– Бабушку одну я помню, очень смутно – совсем маленькая была. Остальных не застала. Нет, родственников нет вообще.
– У вас дома много цветов?
– Цветов?
– Ну да. Комнатных растений.
– Тогда не цветов, а деревьев. Много. Жить почти негде. Пальма, лимон, фисташка, кофе…
– Кошки, собаки, мыши, рыбки?
– Нет. Даже тараканов.
– Ну, сейчас тараканов нигде не встретить… что, кстати, может быть своего рода сигналом… Но об этом мы тоже поговорим потом. Когда покончим с насущными проблемами. Теперь о тебе. Ты по характеру замкнутая или общительная?
– Ни то ни другое. Как сказать… я люблю общаться – со мной не очень любят.
– Почему, как ты думаешь?
– Потому что я колючая. Легко могу обидеть ни за что. Потом ругаю себя, но… В общем, не очень со мной хорошо людям. Неуютненько.
– Но весь мир еще не идет на тебя войной?
– Я понимаю, что мир сошел с ума. Но не до такой же степени.
– Возможно, что миру действительно не выстоять против тебя… Теперь я задам вопрос, а ты прислушайся к себе и только потом ответь, хорошо?
– Ну…
– Предположим, у нас ничего не получится, и мир начнет гибнуть. И люди узнают, что ты всему виной. Им же не объяснить, что ты – только последний штрих, поворот ключа… Так вот: как ты это воспримешь?
– Что они будут обо мне думать такое?
– Да. При этом они ничего не смогут тебе сделать… да и сама гибель мира тебе тоже ничем не будет грозить.
Маринка прислушалась.
– Ничего не чувствую. По-моему, мне все равно. То есть я бы не хотела, чтобы мир погиб…
– Но ты ощущаешь его отдельно от себя?
– Примерно так.
– Ну что же… Все сходится. Хочешь узнать о себе немного нового?
– Даже так?
– Да. Пойдем.
19
Все это Маринка рассказала мне немного позже, а еще немного позже я, пока сидел и ждал ее, записал по свежей памяти на диктофон. А вот то, что я помню сам, помню даже сейчас, отчетливо и без тени сомнения:
– …и еще раз! Нет, ты смотри, смотри! Ты не отворачивайся! Ты! В этом! Виновата! Итак, снова: ты говоришь мне стафу – или еще один…
– Я не знаю никакой стафы! Что такое стафа? Я не знаю, честное слово! Объясните же!
– Молитва, заклинание, пароль… то, что отопрет щит. Ты должна была получить ее, когда коснулась щита. Это она – стафа – показалась тебе белой звездой. Это она чуть не убила тебя.
– Но я не знаю…
– Ульфур!
– Не надо! Я же не могу вспомнить того, чего не знаю! Этого нет во мне! Ну чем я могу доказать?! Ну, влезьте мне в мозги, режьте меня – ребят-то зачем?..
– Ты мне еще нужна. Ульфур, давай. Один… два…
Ульфур смотрел мне в переносицу. Глаза у него были желтые, волчьи. И я знал, что ничего не успею. Он быстрее. Еще я знал, что сейчас умру, как пять минут назад умер Илья, и больше ничего не будет. Это была
