продолжим. Поехали, ребята!
Марцал вскрикнул, и его снова завалили задницей кверху. Десять с оттяжкой. На этот раз Санька не отвлекался. Он вдруг понял, что перед ним происходит что-то важное – отнюдь не простая порка провинившегося, нет, а свершение правосудия, невозможного ни в одном официальном суде.
После десятого удара марцала приподняли, и Адам пинком отправил его в дальний угол палаты. Бросил туда же одеяло. Марцал завернулся и тихо заскулил.
– У тебя есть пара минут подумать. Вопрос ты знаешь. Но я его повторю. Откуда придет сигнал? Где те, кто командует операцией? И кто они?
Он произнес это, а потом, словно потеряв к марцалу всяческий интерес, отвернулся, отошел к окну и присел на подоконник. Провел пальцем по мокрому стеклу. Что-то нарисовал, потом стер.
И тут из коридора донесся сдавленный вскрик, грохнула дверь, очень дробно простучали ботинки, Санька отпрянул: мимо него в палату ворвался совсем молодой парнишка в страшно грязной форме.
– Господин полковник, Василий Иванович! Там!..
– Смирно, лейтенант! Докладывайте.
– Там, – парнишка судорожно вздохнул, – вы сами… Это недалеко от того бункера…
– Что недалеко от бункера? – Адам встал. Но в палату уже вносили носилки, одни за другими. Потом солдаты, топоча, вышли. На полу остались грязные отпечатки сапог и три пары носилок с неподвижными телами на них. Две девочки-наземницы, Санька их раньше не видел… а мужика узнал, хоть и не сразу, но узнал – это он вез его к «Арамису» в тот день, точно, с красной шеей, рассказывал про копченую рыбку и сына в Гоби.
Потом Санька понял, что не заметил чего-то очень важного. Дядя Адам стоял перед мертвой девочкой на коленях и внимательно что-то рассматривал. Долго. Очень долго. К нему присоединился Макарушкин.
Наконец Адам встал и медленно-медленно пошел к марцалу. Он не дошел двух шагов. Барс так же медленно-медленно поднимался ему навстречу. У него было абсолютно белое неподвижное лицо и черные провалы глаз…
– Это не я, – сказал он тихо. – Слово чести – это не я.
– Ну да, – ватным голосом сказал Адам. – Не ты. Обязательно – кто-то другой.
Он обеими руками – накрест – взял марцала за лацканы и изо всех сил впечатал в стену. Посыпалась штукатурка.
– Это не я, – ещё тише, уже почти неслышно прошептал Барс. – Меня предали… Поэтому – я все скажу.
– Тебя… – Удар о стену. – Предали… – Еще удар.
– Адам, Адам, – торопливо заговорил Макарушкин, – пожалуйста, не надо. Пусть говорит, хрен сучий, опомнись, ну, Адам, Христом-богом тебя прошу!
И только после этого Адам разжал руки и отступил на полшага.
А Санька наконец разглядел то, чего не заметил сначала. У одной девочки и у мужика-водителя на висках были сероватые бугристо-вздувшиеся пятачки сварившейся кожи – этакие грязные апельсиновые корочки. И наверняка найдется такой же пятачок у второй девочки…
Он никогда не видел следов от смертельных ударов «щекоталки», но точно знал – это они. На третьем курсе читали лекцию – как имперцы поступают с людьми. Показывали слайды.
Как имперцы…
Санька помнил, как его держали, а он рвался, рвался и орал, царапался, кусался. Потом ничего не было. Потом он понял, что ревет, уткнувшись в мокрое и горячее. Чья-то рука неловко гладила его по затылку.
Он отстранился. Это была медсестра Лидочка.
– Ничего, – тихо казала она, – ничего… Уже все.
– Где они?
– Уехали…
– Куда?
Лидочка пожала плечами:
– Мне не докладывали…
С тех пор как Кеша втолковал Большим-громким, что он здесь, рядом, что он их оживляет, а если уходит, то ненадолго, а их громкость делает ему больно, его дежурства с каждым приходом становились интереснее и привлекательнее. Немножко придя в себя, Большие-громкие принялись разговаривать с ним прямо в голове и там же, в голове, показывать картинки. Кеша все собирался рассказать об этом Вите, но забывал. На картинках Большие-громкие были совсем живые и целые, приятно похожие на Взрослых, только шерстки побольше, и у них даже были имена – Холошш и Денишш. Когда Кеша звал их не в голове, а голосом, они уже могли улыбнуться и осторожно помахать лапкой. Это было хорошую. А другое – плохо: они должны были спать, но не спали. Не хотели. Он спрашивал, сердился, а они не спали.
И вдруг показали почему! Картинка была такой ясной, словно он видел её своими глазами совсем близко.
Где-то недалеко – этаж, ещё этаж, и ещё этаж вверх – лежали-спали Маленькие-маленькие. Два. Кроме них, в комнате были ещё два – женщины. Одна спала, ей было плохо, но она не звала. Другая… Другая громко кричала внутри, но шаг за шагом подходила к Маленьким, сжимая в руке злую вещь, от которой Маленьким будет плохо. Она не хотела идти, её тащили веревочки, уходящие куда-то вверх. Между нею и Маленькими стояли, раскинув руки, Холошш и Денишш, но сделать ничего не могли, они становились
