Только эта дрянь в Интернете и водится. Ненавижу!
– Вы просто не в состоянии осознать глобальный переворот, который произвел в массовом сознании Интернет! – размахивая вилкой, возвестил митек, спьяну перешедший на «вы». – Вы придираетесь к частностям, каковые, возможно, на данный момент и имеют место быть. Да, не грузится! Но надо же смотреть в корень событий, в их, мать, так сказать, перспективу!
– Так туда или туда? – на рефлексе переспросила завлитша.
– Не важно! – Митька было не остановить такими пустячками, как здравый смысл. – Да, коммерциили… али?.. зируется. Не важно! Зато это – обретение человечеством собственной всеобщей, памяти, это установление гиперсвязей между каждым и каждым, а значит – создание общего мыслительного поля, где достигается общая полная личная свобода и…
– И мать порядка, – пробурчал Адам.
– И в этом новом котле, где бурлит и пузырится живая человеческая мысль, рождаются и будут рождаться новые идеи, которые при других обстоятельствах так бы и померли в тине… втуне… да… Елы- палы, – добавил он, подумав.
– Ага, Батхед умнее, зато Бивис симпатичнее, – саркастически сказал токарь. – Ты же не статью диктуешь, старичок, ты же с друзьями базаришь. Ну, будут идеи, Которых иначе ни при каких. А если так разобраться, то и хрен бы с ними, с теми идеями. Потому что рождаются они от совокупления – мозгов, которые ни при каких иных обстоятельствах никаких идей родить не смогли бы. Понимаешь, да? Уж очень привлекательная игрушка, эта глобальная сеть… да только для дебилов она, потому как не трэба много ума, чтобы мышкой пимпочку ткнуть и тюрьку прожеванную ссосать…
– Да много ты понимаешь, фидошник недокачанный!.. – протрезвел от обиды митек.
И спорщики удалились на кухню – с помощью армреслинга выяснить наконец, что лучше для человечества.
В ожидании результата поговорили о коллективном бессознательном Юнга и примитивной сексуальности Фрейда (разговор о Пунических войнах мгновенно подох, поскольку Коля остался без собеседника), а заодно о хепенинге и саспенсе как феноменах переживания и о покосившемся парнике на дачном участке Людмилы Михайловны…
Минут через пять токарь вернулся и, воздев над головой тельняшку, провозгласил:
– Интернет мертв!
И все дружно выпили. Леночка побежала утешать побежденного. Адам с облегчением вздохнул.
– Ну, ты меня успокоил… – сказал Коля токарю. – Интернет мертв, и слава Богу… Это не значит почти ничего, кроме того, что, возможно… мы полетим к звездам.
Он произнес это смеясь, но сквозь шутливый тон Адам уловил странную нотку.
– А какая связь между Интернетом и звездами? – спросил он в лоб.
– Видите ли… Макс, сядь! – Коля положил лапу на плечо академика. – Мои одноклассники поголовно хотели быть космонавтами. А кем хотят быть нынешние дети? Половина – банкирами, а половина – программистами. Им подсунули очень легкодоступные мечты. В нашей школе никто космонавтом не стал, а из этих… Ну, половина не половина, а треть-то станет этими долбанными программистами. Будут конструировать и сооружать виртуальное пространство, гоняться на трехмерных звездолетах за плоскомордыми пришельцами, пилить их бензопилой… и на полном серьезе жениться на хорошо прорисованных девочках… Зачем им настоящий космос, если в этом – куда интереснее? Удобно и почти бесплатно. И никакой опасности, разве что геморрой подкрался неприметно… Ударившись в развитие связи, человечество потеряло звезды. И это настолько фатально, что я иногда думаю: а не навязано ли это нам теми самыми пришельцами? Макс, ты сиди…
Но Макс и не вставал вовсе – он заваливался назад, держась за горло.
Адам потянулся через стол – подхватить… Воздух стал плотный и вязкий. Желтый скользящий звук распилил череп и застрял в зубах. Все стали картонными, мягкими, пыльными. Потом сквозь шторы вплыл густой белый свет. Адаму показалось, что глаза засыпало горячей манной крупой. Он потянулся к лицу – протереть глаза; рука двигалась с трудом, словно через толстый пласт паутины. Адам слышал, как рвутся липкие нити. Кто-то кричал. Академик все ещё падал, и падал, и падал, и падал…
Стены, пропитанные светом, растворялись, как сахар в молоке. Люди истончались до полупрозрачности. Черный прямоугольник стола повис в воздухе, медленно покачиваясь. Пахло убежавшим молоком и сахарной пылью. Во рту появился привкус плесени…
А потом – словно игла проигрывателя слетела с пластинки – воздух стал плотный и вязкий. Желтый скользящий звук вновь распилил череп и застрял в зубах. Все были картонными, мягкими, пыльными. Из-за штор плыл густой белый свет. Адаму казалось, что глаза засыпало горячей манной крупой. Он тянулся и тянулся к лицу – протереть глаза; рука двигалась с трудом, словно через толстый пласт паутины. Адам слышал, как рвутся липкие нити. Кто-то кричал. Академик все ещё падал, и падал, и падал, и падал, и падал…
А потом – словно игла проигрывателя слетела с пластинки – воздух стал плотный и…
…и вдруг все кончилось.
Однажды так уже было – во время учений рванул взрыв-пакет, никого не убило и всерьез не ранило, отделались пустяковыми ожогами и контузиями, идиоты. Но Адам запомнил эту звенящую легкость и пустоту – и ощущение громадного распирающего давления внутри тела.
Вот и сейчас он чувствовал себя туго надутым воздушным шаром: коснись его – и разлетится в клочья…
– Что это было? – сипло спросил Макс; он встал, тяжело опираясь на столешницу.
– Ни хрена себе фейерверк… – пробормотал токарь. – Руки бы этим китайцам повыдергать и шлюпочным узлом к их же хренам присобачить. На хрен, – уточнил он.
– Блин, – растерянно сказал директор водочного завода – а у меня часы сдохли. Который час?
– Полтретьего, – отозвался кто-то.
