Теперь часа три не будет хотеться спать.
Интересно, подумал Серёгин, изнутри башня чёрная, а снаружи белая, как выгоревшая кость. Он протянул руку, поскоблил камень.
Потом всё понял.
Они запасают дрова. Потом приволокут их к башне, сложат на первом этаже в большую кучу – и подожгут. Башня сработает как печь с трубой…
Так уже было когда-то. И, вероятно, не один раз.
Первым позывом было – смыться. Этот чёрный хрен на верёвке, до него метра четыре, не больше… костыль в стене… спуститься, в кусты – и в лес. В конце концов, не защищать эту башню он сюда пёрся… да и вообще она никому на хрен не нужна.
Но в лесу у чапов будет преимущество. Многие из них – просто прирождённые охотники. Ты его не заметишь, пока не наступишь. А главное – днём в замок не пробиться. Всё равно нужно где-то дождаться ночи. Дождаться, когда за тобой охотятся.
Да и снимут его легче лёгкого, пока он будет спускаться. Увидят и снимут.
Он стал прокручивать в уме варианты, стараясь быть умным и спокойным, и оказалось, что отход нереален, что заперт он тут прочно, и единственный способ сберечь целостность шкурки – это оборонять башню, как будто она – его маленький персональный Сталинград. Оборонять хотя бы до ночи, а вот уже ночью можно думать и о дороге домой…
Он зря подумал этими словами, потому что сразу сдавило горло.
Их было действительно двое: всадник и лошадь. Дядька в зелёной униформе: рейнджер, лесник по- здешнему…
Юлька расслабилась – до дрожи.
Ну ты и дура, сказала она себе. Ясно же было, что копыта…
Она с огромным трудом дождалась, пока рейнджер проедет под ней и удалится на достаточное расстояние – и уже не в силах терпеть, помочилась на землю с большой высоты, присев на сук, придерживаясь одной рукой за домик. Потом залезла обратно, начала собираться – и замерла.
Снова напала сонливость… как будто вдохнула усыпляющего газа…
И одновременно мысль: а куда дальше? Что делать?
Оставаться здесь? Сколько? Час, два, три? До вечера? Предположим, до вечера… А потом?
Ведь были какие-то планы…
Но всё смывалось подкатившим вдруг необоримым желанием уснуть.
И она уснула во внезапном холодном испуге – как будто провалилась под лёд. На этот раз ей ничего не снилось.
Глава шестая
До сих пор все визиты к «дедушке» и «бабушке» проходили сугубо частным порядком. Когда Адама слишком долго носили где-то черти, Вита подхватывала ребёнка, цепляла на него, кроме обычной одёжки, молодёжную шапочку-«мохнатку» (что-то вроде круглого патлатого парика с огромным козырьком) – и волокла к маме.
В кои-то веки у Лионеллы Максимовны появилось родное существо, которое можно
Кешка ел всё: закуску, первое, второе, добавку, третье, десерт, добавку, фрукты, тортик и ещё вон тот пирог с вишшшней. Пирог – это святое, хотя вишня, к неподдельному маминому огорчению, была, как правило, мороженая. Кеша лопал, а мама жалостливо любовалась вечно голодным ребёнком и на все Виткины «он всегда так трескает, у него внутре конвертор, полчаса побегает и опять голодный», – снисходительно роняла: «Рассказывай, как же! С вашей невозможной безответственностью не то что ребёнка – даже котёнка нельзя заводить». И не ойкала при этом испуганно – как бы от бестактной оговорки, – потому что Кеша отчётливо различал себя и земных котят, от которых искренне балдел, как от живой заводной игрушки.
А ещё мама страшно жалела, что Кеша попал к дочери уже сравнительно большим. Потому что, по её словам, когда она, Витка, была совсем-совсем маленькой, беспомощной, всё такое крохотное, чуть не полупрозрачное и целиком зависит только от мамы… Это, говорила Лионелла Максимовна с сияющими глазами, незабываемо!
Вита молча не соглашалась. Во-первых, соотнести возраст маленьких людей и эрхшшаа пока ещё толком не удалось. А, во-вторых, безотносительно научных выкладок, выращивать Кешу по сравнению с человеческим младенцем – одно удовольствие. Одно непрекращающееся удовольствие (от которого иногда смертельно хочется отдохнуть в таком месте, где самое болтливое существо в округе – это рыба).
Так вот, возвращаемся к сугубой прозе жизни. Никаких пелёнок, памперсов, грудного и искусственного вскармливания, а также отказов от оного. Никакого беспричинного, точнее, необъяснимого плача и болезней, до одури пугающих невразумительными симптомами. Кеша никогда не ушибался, не глотал вредных предметов, не грыз книжки, не выпадал из окон и даже не подозревал о существовании колясок, тем более переворачивающихся. Он никогда не лазил в розетки, не рисовал на стенах, не ломал сложноустроенные предметы…. Правда, последние он разбирал. В том числе и очень сложные. Рекордом безусловно следует считать разборку пианино, причём ни Вита, ни её мама так и не смогли понять двух необъяснимых вещей: каким образом Кеша надолго остался без присмотра и как, чёрт побери, он разобрал эту немецкую хреновину, что ни одна струна даже не пискнула!
Кстати, проверка показала, что все разобранные Кешей вещи можно собрать обратно, и они заработают. Правда, у него самого – пока не получалось.
И ещё: Кеша железно знал слово «нельзя».
В общем, чудо, а не ребёнок. Метёт всё, как пылесос, и при этом ни грамма лишнего жира. Поддаётся разумным уговорам (мама долго не верила, но после многократных экспериментов убедилась). Не
