Шевельнулись сломанные кости, и показалось, что стол качнулся.
Прикосновение огромного квача с йодом, этот йодный запах, потом Хреков перекинул салфетку через поручень, и стало не видно, чем они там занимаются. Укол, ещё укол, потом стало казаться, что в руку безболезненно впихивают что-то тупое. Потом ему перемотали плечо жгутом, защемив кожу, и это была довольно сильная боль, которую почему-то хотелось чувствовать…
Полковник видел только две головы, две пары глаз в прорезях масок. Над головами сияли лампы в жестяных тарелках-отражателях. За лампами был брезентовый потолок, но почему-то мерещилось, что там переплетённые лапы деревьев.
Так было в Слюдянке, возле гостиницы: чёрное небо, переплетённые ветви старых сосен, а под ними качалась даже в безветрие жестяная тарелка фонаря. А рядом, буквально через два дома, был книжный магазин, совершенно феноменальный: в нём были книги! И он набрал тогда полрюкзака тоненьких и толстеньких книжек поэтов, известных и неизвестных, хороших и так себе… с тех пор из этого мало что осталось, но вот томик Самойлова уцелел, хотя и лишился переплёта…
Впрочем, почти всё Стриженов уже знал наизусть.
Несколько раз полковник чувствовал, как скрежещут обломки костей, но это было уже совсем не больно и не страшно.
Потом он увидел, как маску Урванцева пересекла очередь маленьких капелек крови, зацепила глаз. Тот встряхнул головой, заморгал, но продолжал сосредоточенно работать.
– Как ты, Игорь? – голос Урванцева будто проходил сквозь стену тумана, а из-за того, что не было видно губ, вообще казался не его голосом.
– Нормально, – сказал полковник и удивился, что губы деревянные.
– Сейчас самое неприятное, терпи. Джильи сюда, – скомандовал он Хрекову. Тот кивнул.
Звук был самый что ни есть слесарный: пила по чему-то твёрдому. Вибрация отдавалась по всему телу, в затылке и пятках забегали мурашки.
– Ещё немножко… Дай-ка рашпиль, Хреков.
Шкряб… шкряб… шкряб…
– Шьём. Давай сюда кетгут… так, это срежь… ещё кетгут… хватит. Шёлк – и понеслась…
– Жгут снимаем… отлично! Всё, Дима, рыхлую с полуспиртом – бинтуй…
Урванцев исчез справа и тут же возник рядом, сдирая маску и перчатки.
– Готово, Игорь. До утра спи. Я тут пока клешню твою замариную, а потом, если повезёт… Впрочем, я это уже говорил.
– Говорил. Спасибо тебе, старик…
– Да ладно… Прости, что так вышло.
– Не болтай глупостей.
– Проще сдохнуть. Ладно, ты иди спи, пока дают… мон женераль. Ребята, ведите командира.
Полковник сдержанно покосился направо. Культя была толстая и довольно длинная – а может, просто санитар Дима не пожалел перевязочного материала. Он сел – чувствуя себя необыкновенно, как утром после громадной усталости. Поднялся; ребята подхватили, боялись, что упадёт. Но он никуда не упал, потому что стал очень лёгким.
Когда он проснулся снова, почти рассвело, и всё, что было ночью, имело смысл хотя бы отчасти считать дурным сном. Рядом, скрючившись на стуле, сопел санитар Дима. Как только полковник шевельнулся, санитар вскочил. Стул с грохотом отлетел.
– Так точно, товарищ по!..
– Тихо-тихо-тихо… – пробормотал Стриженов. – Вообрази себе, что я с крутого бодуна…
– Так точно… – теперь уже прошептал санитар.
– Где Дупак?
– Так он же… товарищ полковник… Его ж убили. Я думал, вы знаете…
Полковник помолчал.
– Вот как… Нет, не знал.
Помолчал ещё.
– Ну что ж. Лёгкой дороги к дому… – произнёс он формулу прощания легионеров. – Лёгкой дороги…
Многие верили в это буквально: что после смерти легионеры возвращаются домой. Другие не хотели в этом признаваться, говорили, что это своего рода игра, род суеверия, но в конечном итоге – тоже верили. Наверное, были и такие, кто честно не верил. Одного из них полковник знал: это был он сам. Однако все – и верующие, и нет – над идеей посмертного возвращение подтрунивали. Всегда, за исключением истинных моментов недавней смерти.
